Я осторожно сделал пять-шесть шагов влево. Теперь фонарь у меня был выключен. Я просто спятил, включив его минуту назад: сам себя выдал, ведь луч фонарика виден издалека. Надеяться можно было лишь на то, что в густом снегопаде видимость сильно ухудшилась.
Откуда она будет стрелять? По ветру, тогда я, ослепленный летящим снегом, ничего не увижу, или против ветра, тогда ничего не услышу? «Наверное, по ветру», — решил я. Чтобы лучше слышать, я скинул капюшон парки, поднял на лоб очки и, не мигая, вглядывался в темноту из-под сложенных козырьком ладоней.
Так прошло минут пять, но ничего не последовало, если, конечно, не считать, что у меня замерзли лоб и уши. Все то же безмолвие, все та же черная пустота. Напряжение и нервное ожидание постепенно становились невыносимыми... Медленно и с величайшей осторожностью я сделал круг ярдов в двадцать, но опять ничего не увидел и не услышал, хотя мои уши так привыкли к печальной симфонии звуков, что я обязательно должен был услышать ее. Судя по всему, на плато я был один.
И тут страшная мысль поразила меня: да, я действительно один. И я был один, потому что, как понял слишком поздно, застрелить меня было бы слишком глупо. Если бы в короткие часы дневного рассвета на плато обнаружили мой продырявленный труп, сразу же возникли бы вопросы, подозрения, догадки. С точки зрения убийцы, мой труп без всяких видимых следов насилия был бы гораздо удобнее, ведь даже самый опытный человек может заблудиться во время разыгравшейся на плато метели. А я и заблудился. Я убедился в этом еще до того, как ощутил ветер слева и пошел обратно к бамбуковым кольям. Но я не мог их найти. Я прошел по широкому кругу, но опять ничего не нашел. На всем пути к нашему домику бамбуковые столбики исчезли, исчезла та тонкая путеводная нить, от которой зависело, остаться ли мне в живых или погибнуть. Я пропал, по-настоящему и бесповоротно пропал!
Впервые за эту ночь я растерялся. Хотя я знал, что стоит поддаться панике и я погиб. Нет, меня сжигала холодная ярость от того, что меня так дешево провели и тем самым подло обрекли на смерть. Тем не менее умирать я не собирался. Не в силах даже представить себе, как неимоверно высоки должны были быть ставки в этой игре, которую вела безжалостная и коварная стюардесса с нежным личиком, я поклялся, что не стану пешкой, которую запросто можно смахнуть с доски. Я остановился и оценил обстановку.
Снег с каждой минутой усиливался, все сильнее напоминая буран, и видимость ограничивалась теперь несколькими шагами. Обычно годовая величина осадков на плато не превышает семи-восьми дюймов, но надо же было случиться, чтобы именно в эту ночь мне так не повезло. Ветер, видимо, дул с юга, но в изменчивой погоде Гренландии никогда нельзя предсказать, в какую минуту он может измениться или вообще повернуть в обратном направлении. Фонарик мой явно угасал: от частого употребления и от холода его свет превратился в бледный желтоватый луч, проникающий всего на несколько ярдов, даже если светить по направлению ветра.
