Особенно заметно это было на состоянии двух мужчин: большого, грубоватого, лет пятидесяти, с багровым лицом, густыми блестящими белыми волосами и белыми усами — настоящая карикатура на полковника из Южных штатов (я мысленно окрестил его полковником Дикси) — и другого, худощавого, пожилого, несомненно еврейского происхождения, с изрезанным морщинами лицом.
«Пока что дело не так уж плохо, — с облегчением подумал я. — Восемь человек, и среди них только один с разбитым лбом. Неплохой аргумент в пользу того, чтобы все места в самолете были лицом к хвосту, если такой вопрос когда-либо обсуждался. И конечно же, большую роль в том, что они остались в живых, сыграло устройство кресел с мягкими сиденьями, спинками и подлокотниками, ослабившими удар».
А два пассажира в конце салона представляли собой убедительный аргумент против того, чтобы кресла были повернуты в сторону движения самолета. Первая, к кому я подошел, — молодая девушка лет восемнадцати-девятнадцати в плаще, перехваченном поясом, — лежала между креслами. Она пыталась встать и, когда я подхватил ее под руки, чтобы помочь подняться, вскрикнула от внезапной боли. Тогда я ограничился тем, что осторожно посадил ее в кресло.
— Плечо... — Голос ее был низким и чуть-чуть хрипловатым. — Очень болит плечо.
— Ничего удивительного, — сказал я, расстегнув первую пуговицу на ее блузке и снова застегнув ее.— У вас сломана ключица. Посидите спокойно и подержите левый локоть правой рукой вот в таком положении. Позже я наложу повязку. Вы даже не почувствуете боли, даю слово.
Она улыбнулась робко и благодарно и ничего не сказала. Я оставил ее и перешел к последнему креслу в конце самолета, чтобы осмотреть там пассажира. Я наклонился к нему, но тут же выпрямился: жутко неестественный поворот головы по отношению к плечам показывал, что никакой осмотр уже не нужен.
Я повернулся и направился к двери. Теперь уже все пришли в себя, кто-то сидел выпрямившись, кто-то пытался подняться на ноги. На лицах, все еще затуманенных шоком, появилось смутное вопросительное выражение. Оставив их на минуту без внимания, я вопросительно взглянул на Джекст-роу, который появился в дверях в сопровождении Джесса.
— Она не хочет. — Джекстроу жестом указал через плечо. — Очнулась, но не хочет оставлять радиста.
— Она не ранена?
— Кажется, ушибла спину. Она не говорит...
Я ничего не ответил и направился к главной двери, к той, которую мы не смогли открыть снаружи. Я подумал, что если стюардесса считает более важным уделить внимание одному из членов экипажа вместо того, чтобы позаботиться о пассажирах, которые находятся на ее попечении, то это ее дело. Однако все это выглядело очень странно, я имею в виду поведение стюардессы. Почти так же странно, как и тот факт, что, хотя неизбежная катастрофа была очевидна по меньшей мере за пятнадцать минут, ни один из десяти пассажиров не застегнул ремни, а стюардесса, радист и прилегший отдохнуть член экипажа были, видимо, застигнуты врасплох.
