Разговор был старый и привычный. Ведя его, можно было не думать о словах. Все говорено-переговорено, и шутки уже все сказаны по десятку, а то и боле раз, и возмущения уже были, и удивления всякие по причине определенного склада Сучкового ума.
Во дворе мастерских сторож Евсеич гонял приблудного кобеля. Рыжий с подпалинами пес, поджав хвост, медленно трусил кругом по двору, стараясь не подпускать к себе слишком близко преследователя. Евсеич, припадая на раненую ногу, кричал что-то угрожающее и размахивал палкой. Пес вовремя уловил момент, когда взбешенный недруг сделал замах покруче и запустил в него дубинку. Мужики, собравшиеся на крыльце мастерских в ожидании наряда, подбадривали животное сочувственными криками. Пес легко уклонился от палки, потом, опережая Евсеича, схватил ее зубами, отнес в глубину двора и уселся рядом, настороженно поглядывая на сторожа.
— Слышь, Евсеич, — кричал Ванька Рыбалкин, — ты гляди, какая умная животина… Чего ты пристал? Нехай до Дамки идет. Тебе что, жалко?
На крыльце заржали. Борьба против пришлых кобелей была тягостной обязанностью Евсеича с той поры, как Куренной привез откуда-то тощую суку с длинной узкой головой, поджарую, со злыми голодными глазами. Окрестили ее Дамкой, и она быстро привыкла к новому имени, раз и навсегда отвадив случайный люд от прогулок по двору мастерских. Куренной предупредил старика, что сука породистая и всяких дворняг допускать к ней не следует.
— Вот прознаю, у кого такой же кобель, — говорил председатель, — привезу и тогда… Собаки с породою нам во как нужны. Дамка-то какая? Молча подойдет и за штаны. А другой дурак еще за километр гавкать почнет. Так что гляди мне, Евсеич.
Так и пошло. Вот уже два года сторож напоминал Куренному про подлую и безрадостную Дамкину жизнь, заполненную одной лишь охраной общественного добра, без всяких что ни на есть личных мотивов, и Куренной виновато чесал пальцем за ухом, щурил глаза:
— Вот черт, забыл… И говорил же мне кто-то про такого кобеля. Ладно, учту критику: на той неделе, кровь из носу, добуду. Специально в город поеду.
Кровь из крепкого приплюснутого куренновского носа не показывалась, а Евсеич отчаянно отбивал все посягательства дамкиных поклонников, которые и сбегались сюда каждый день чуть ли не со всех окрестных сел.
Кулешов появился минут через пять. Невысокий, чуть сутуловатый, очки в футляре держал в руке, будто выжидал момента, когда их можно будет надеть. Было ясно, что молодому мужику стыдновато носить их постоянно, а обстоятельства требовали этого. Бригадир Грошев подал ему бумагу, и инженер почти неуловимым движением вздернул очки на переносицу, начал зачитывать, кому куда нынче ехать. Николаю выходило на князевские поля, возить помидоры. Утром туда должны были доставить городских, с завода «Тяжмаш». Народ надежный, эти будут обязательно, не то что свои, деревенские. Грошев наверняка уже побегал по хатам, разбираясь с проблемами. Свекловичницы сейчас кто куда: на базаре в городе страда, идут заготовки, сотнями килограммов хватают огурцы и помидоры. Совестить людей нынче трудно, как что — заявление на стол — город рядом, пригреет. Грошев, почитай, уже в дипломаты запросто пошел бы, так наловчился развязывать разные узелки. Чем воздействуешь нынче на селянина? Криком? Пустое дело. В момент уйдет в город. Будет жить тут же, а по утрам на электричку. Материальным стимулом? Тоже не годится. Нынче двести рублей и в городе шутя возьмешь, да еще с нормированным днем.
