…
Через полчаса я вежливо вклиниваюсь в паузу, поднимаюсь и начинаю бормотать что-то о раннем самолёте, извиняюсь, говорю, что было фантастически приятно… замечательные песни… но вынуждена покинуть…
Не тут-то было! Оказывается, уложить меня собирались именно в этой самой комнате. А потому… Вот ещё Андрюха нам – свою коронную, Диныльиниш…
Я падаю на стул и прошу принести мне чашечку кофе, если вас не затруднит.
Наконец в три часа ночи барды медленно и неохотно уносят свои гитары, а я валюсь на диванчик в полном беспамятстве и полном обмундировании. На марше как на марше. А через полтора часа меня будят: надо ехать в аэропорт, у меня самолёт в Хьюстон, или в Даллас, или куда-то ещё к чёртовой бабушке.
У чёртовой бабушки всё повторяется с точностью до реплик. Меня встречают симпатичные люди и везут смотреть… арку через Потомак. Или местный Капитолий, или озеро, в которое в 1776 году упал президент или депутат конгресса, и при этом не пострадал и даже остался сухим. На мой вопрос – нельзя ли меня… на диванчик, на топчанчик, в креслице, на три стула… три ночи не спала… чашечку кофе, – мне с воодушевлением обещают, что – конечно, конечно, но не посмотреть нашу арку – настоящее преступление!
Далее всё повторяется вплоть до последней гитары. И на рассвете, в четыре тридцать меня тормошат, чтобы везти в аэропорт и посадить на самолёт до Рочестера. Кстати, в Рочестере огромный клуб авторской песни, доверительно сообщают мне.
И вот тут самое время признаться этим людям в благодарной к ним любви. Этим людям, энтузиастам, которым «всё надо», которые едут в ночь встречать-провожать всю эту странствующую шоблу, всех этих бардов-менестрелей-писателей в поисках десятки. Кто возит их, кормит, укладывает спать на диванчик-топчанчик в чуланчик, сам ещё одурелый от прыжка в эмиграцию, сам ещё на скудном пособии, в полной неизвестности – что будет дальше.
В те далёкие девяностые, на исходе двадцатого века, мы – в России, в Израиле, в разных городах Европы, – никчёмные, со своими стихами и прозой, со своими гитарами… просто подохли бы с голоду без таких вот энтузиастов.
Ибо время такое было – тяжёлое для всех порядочных людей. Ибо за свою повесть «Во вратах Твоих», ставшую финалистом Букеровской премии, я в «Новом мире» гонорару получила тринадцать долларов. Да, время было такое. Так что низкий поклон тем, кто, взявшись за руки, не дал пропасть поодиночке всем нам, свободным от денег художникам.
