"Приезжего человека сразу видно", - смекнул Гордин. А посему его пытались "раздеть" и "обуть" как бы законно, считая, что столичные гости все законченные идиоты и миллиардеры, денег у них там, в столице, куры не клюют, и надо, пользуясь случаем, впарить весь мусор залетному очкарику по ломовой цене, ибо человеческого отношения сей хмырь явно не заслуживал. Только придурок ищет и покупает печатную продукцию в видеовремя вместо того, чтобы наслаждаться виртуальной порнореальностью.
Как не было интересных книг, так не было ничего даже отдаленно напоминающего антиквариат, за последний выдавался различный лом, стертые частично обломанные бронзовые распятия, разнообразные значки, изгрызенные то ли древоточцем, то ли истыканные шилом или гвоздями дощечки (якобы иконы), нержавейка, выдаваемая за серебро высшей пробы - такого количества простосердечных мошенников не водилось даже на жуликоватом измайловском "вернисаже" в столице. Гордин ходил, пошучивая, пытаясь завести знакомства, надеясь на будущее. Центральный рынок города П. занимал огромную площадь, обнесенную высоченным кирпичным забором, проходы в котором закрывались могучими коваными железными воротами. Характерно, что на постройку забора хватило почему-то и сил, и средств, а вот внутри функционировали чуть ли не довоенные строения, на крайний случай, сталинской эпохи, на переделку денег и сил не хватило, один-два свежесварганенных павильона и несколько на скорую руку возведенных навесов погоды явно не делали.
От рынка Гордин проехал две остановки на трамвае, излюбленном средстве передвижения земляков, до центральной улицы, конечно, Ленина, хотя в Москве подобные расстояния он легко преодолевал пешком.
Воспоминания нахлынули на него. Сорок лет назад в этих местах стоял частный дом его дяди по матери, Александра Федоровича Романова. Был дядя классным шофером, в Отечественную войну совершавшим опаснейшие рейсы по ледовой "дороге жизни" в Ленинград, за что был награжден всевозможными орденами и медалями. После войны у него часто собиралась обширная материнская родня (отцовско-отчимовские корни были на юге, в казачьей степи. То-то, когда Володя приходил в казачьей фуражке в школу, военрук приговаривал: "У тебя дед - казак, отец - сын казачий, а ты - хуй собачий", вызывая неподдельный смех охочих до сторонней насмешки школяров), отмечать всенародные советские и церковные праздники. Народ, с трудом выживший в войну на фронте и в тылу, был так упоительно счастлив тем, что уцелел, что устраивал шумное гульбище каждую субботу-воскресенье, с ночевой, хотя большинство жило очень небогато, мягко сказать, нищенски, но все равно любые праздники и дни рождения каждого из родни справлялись многолюдно, чаще всего вскладчину. Тогда и полюбилась Володе песня на стихи Павла Шубина (конечно, он не знал про существование такого поэта и вообще чьи слова у этой замечательной песни, да и кто знал тогда или сейчас знает имя автора этой песни! Sic transit gloria munia): "Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, горло ломая врагу. И припев там был метафорически восхитителен: "Выпьем и снова нальем!", что и делали все поющие и пьющие попеременно и с преогромным удовольствием.
