Так закрутилась эта романтическая история. На её середине я отвлёкся и засмотрелся на воду, спокойно блестевшую под клонившимся солнцем, и не услышал, чем кончилось это враньё. Бросил он, кажется её, бедняжку:
— Слушай, а чего это ты со своими не ладишь? — спросил дядя.
— Так я же не от отца. Меня мать на стороне нагуляла, простодушно-доверительно сказал Володя. — Вот отец меня всё вырубком и звал. Чуть не так — ах ты, вырубок ты, мол. И братья тоже, чуть чего вырубок да вырубок. Я терплю-терплю, а потом с кулаками на них, бывало: что вы меня всё так обзываете — что я вам, совсем чужой? Вот так было: А раз как-то захожу в клуб, — голос Володи напрягся, — а там Юрка Фомин и Сашка Сычёв батю моего за что-то метелят: их двое, а он только на одного замахнётся — другой вмажет, тот только встанет — этот опять. Отделывали так его. Ну я увидел такое дело — кричу: «Держись, батя!» — а я по юношам в сборную района по классической борьбе входил — ну, подбежал, значит, и мы с ним от тех двоих отбились. Человека, можно сказать, спас; думал, он после этого перестанет, а он опять за своё — вырубок, вырубок: Тьфу, думаю, больше вас не знаю. Ушёл от отца и с братьями теперь как чужие. Володя замолк, переживая вновь вспыхнувшую обиду. Мы тоже молчали. Бутылка была выпита, новой никто не ставил, а разговор иссяк. Мы сидели и смотрели на речку. В голову как бы сами собой просились рубцовские строки: О сельские виды! О дивное счастье родиться: К столу подошла старушка, помогавшая Володе на покосе.
— Ну чи-то Во-лодя поидем-мо! — неподражаемым вологодским говором сказала она.
— Вот, это моя мама, — вдруг, запинаясь, начал Володя. Он привстал. Мама, мама, — забормотал он. Старушка стояла с совершенно бесстрастным морщинистым, загорелым, конопатым лицом; трудно было даже поверить, что она когда-то гуляла, даже прижила непутёвого сына. Только глаза светились чистейшей голубизной, как две незабудки.
— Ну пошли, — начала она.
— Мама, сейчас, — Володя с трудом оторвался от стола и, шарахаясь во все стороны, пошёл по тропинке вдоль дома, пока наконец, вильнув вбок, не скрылся за углом избы. Старушка с причитанием пошла за ним.
— Гляди, гляди, — тихо воскликнул дядя, указывая туда, где только что были они, — ведь только что был как стёклышко, а сейчас лыка не вяжет! Всё уже: алкоголик.
День медленно угасал; мы сидели за столом и пережидали последний свет. Подошли тётя с племянницей.
— Вот, — оторвавшись от своих мыслей, наставительно сказал дядя, смотри, как Володя — пусть она там и гулящая, и такая-сякая, а он всё равно: «Мама, мама.» Вот что значит — деревенское воспитание! И мы пошли в дом.
