.
Реакция английской королевы была демонстративно-холодной: она устроила настоящий разнос и дипломату, и самому Карлу IX за ту «манеру, в которой они пытались вести с ней дела», за посылку неофициальных писем, написанных не рукой самого короля, в чем она усмотрела оскорбление, и потребовала от него личного послания, скрепленного собственной подписью, без которой любые слова и обещания оставались в ее глазах пустым звуком. Французская сторона продолжала заискивать, словно не замечая отчужденности англичан. Уолсингем сообщал из Парижа, что его пестуют и обхаживают при дворе, как никогда прежде. Карл отпустил несколько английских судов, задержанных за пиратство в проливах, и продолжал энергично заверять Елизавету в братских чувствах и своих надеждах на продолжение «лиги» между ними.
Наконец, 8 сентября новый чрезвычайный посол Франции удостоился аудиенции и представил Елизавете письмо короля с изложением официальной версии произошедшего в ночь св. Варфоломея, согласно которой погибший адмирал Колиньи и прочие гугеноты были участниками заговора против законного монарха. При этом король Франции настаивал на своем неотъемлемом праве распоряжаться жизнями своих неверных подданных. По сообщениям очевидцев, в середине чтения этого послания Елизавета обернулась к дипломату «без малейшего признака любезности на лице» и заявила, что весь ее опыт не позволяет ей доверять этим объяснениям, «но если все произошло именно так, как утверждает король, и заговорщики были справедливо наказаны, она желала бы знать, в чем повинны женщины и дети, которых убили?»[91]. Это было «туше», выражаясь языком, принятым в фехтовании, укол, который было невозможно парировать, и Елизавета еще несколько раз повторила его, ясно демонстрируя Валуа, что им не удастся ввести ее в заблуждение и что в ее глазах они — организаторы массовой резни ни в чем не повинных людей, единственный проступок которых состоял в том, что те исповедовали протестантскую веру.
В декабре 1572 г. Елизавета вновь предписала своему послу в Париже Уолсингему напомнить королю о его позорном деянии: «Великая резня во Франции знатных людей и дворян без суда и следствия… как нам кажется, настолько затрагивает честь нашего доброго брата, что мы не можем без слез и сердечного сокрушения слышать этого о государе, столь близком и союзном нам и связанном с нами цепью нерасторжимой любви, альянсом и клятвой… Их не привели отвечать перед судом, прежде чем казнили… и нам было в высшей степени странно и неприятно слышать об этом как об ужасном и опасном прецеденте. Мы сожалеем, что наш брат, чью натуру мы считали мягкой и благородной, столь легко склонился к такому решению, в особенности когда мы узнали, что женщин, подростков, девиц, детей и младенцев, еще сосущих грудь, убивали и сбрасывали в реку и что право на убийство было дано самой грубой и подлой черни… По всему видно, что эта ярость была направлена только против тех, кто исповедовал реформированную религию, несмотря на то, участвовали ли они в каком бы то ни было заговоре или нет, и вопреки эдикту об умиротворении, столь часто подтверждавшемуся, они были вынуждены либо бежать, либо погибнуть, либо отказаться от своей веры, либо лишиться своих должностей»
