. Обращаясь к испанскому послу Алаве, она назвала казнь Эгмонта и Горна «праведной мерой», которую она вскоре намеревалась применить во Франции
[29].
В августе 1570 г. третья гражданская война завершилась Сен-Жерменским миром, крайне выгодным для гугенотов, несмотря на то что в военном отношении они, в сущности, потерпели поражение[30]. Мир можно толковать двояко: либо как серьезную попытку уладить религиозный раскол во Франции, либо как ловушку, призванную усыпить бдительность гугенотов. Можно привести доводы в поддержку и той и другой версии, хотя историки в целом считают, что французская корона искренне стремилась примирить гугенотов и католиков. Мир позволил Екатерине заняться ее любимым делом: устроить супружество своих детей. В частности, она добивалась брака гугенотского принца Генриха Наваррского со своей капризной дочерью Маргаритой («королева Марго» в романе Дюма). Однако для этого она нуждалась в папском дозволении (которого не смогла получить) и согласии матери Генриха, грозной Жанны д’Альбре. Последняя была строгой кальвинисткой, резко осуждавшей французский двор и его нравы. Она опасалась, что после свадьбы ее сын будет вынужден отречься от протестантской веры и усвоит дурные привычки[31].
12 сентября адмирал Колиньи вернулся ко двору Франции и пробыл там пять недель. Он был допущен в Королевский совет и стал склонять Карла IX к военному вмешательству в Нидерландах на стороне мятежных голландцев. Подобный шаг привел бы к враждебной реакции Испании, но Колиньи уверял, будто это сплотит французов против давнего врага и удержит их от междоусобиц[32]. Карл, похоже, испытывал искушение принять совет адмирала, так как безумно завидовал боевым успехам своего младшего брата, герцога Генриха Анжуйского, достигнутым в гражданской войне. Он страстно желал освободиться от надзора матери и показать себя, лично возглавив войска. Но Екатерина была в ужасе от мысли о войне с Испанией, которую, по ее убеждению, Франция не могла бы вынести[33].
В марте 1572 г. к французскому двору вслед за Колиньи прибыла Жанна д’Альбре, на которую Екатерина уже давно оказывала сильное давление. Ее присутствие при дворе вскоре превратилось в пытку. Письма, которые она посылала сыну, полны отчаяния. О Екатерине она пишет, что та «обращается со мною столь постыдно, что Вы могли бы сказать, что мое терпение превосходит саму Гризельду… Я прибыла сюда лишь в убеждении, будто королева и я все обсудим и сможем прийти к согласию, но она только глумится надо мной. По поводу мессы она не уступит, говоря об оной совсем по-иному, чем прежде… Знайте, сын мой, что они прилагают все силы, дабы доставить Вас сюда, и берегитесь… Я уверена, если бы Вы знали о мучении, которое я испытываю, Вы бы пожалели меня, ибо со мною обходятся со всей жестокостью, возможной в мире, и с шутливыми замечаниями вместо степенного поведения, коего дело заслуживает»
