. Литовский князь учинил расправу над неугодными боярами («боярь, которыи хотели добра» князю Юрию «разьведе и расточи, а иных премучи»). Следовательно, за власть и политику отвечали бояре. То же видим и позднее, когда и в Смоленске, и в Полоцке «князи руськыи и бояре» призвали княжить Свидригайло
[374].
Источник отмечает силу русских городов: смольняне сами «далися» Жигмонту, а витебляне и полочане отбили его осаду[375], но потом и они, «не чюя собе помощи ниоткуля и дашася»[376]. Притом, находясь под властью Литвы, города не упускали возможности обрести самостоятельность и стать частью Руси. В 1440 г., когда в Литве был «мятежь великь», жертвой которого пал и Шигимонт, литовские власти поспешили привести население Смоленска к присяге верности наместнику пану Андрею Саковичу: крест целовали «владыка смоленскый Семион, и князи и бояре, и местичи, и черныя люди». Однако вскоре именно «черные люди» и восстали, а бояре лишь посоветовали наместнику вывести свой отряд дворян и ушли вместе с ним. Но беда была в том, что восставшие были одиноки в борьбе за независимость; призванный князь не мог обеспечить ни интересов бояр, ни независимости города. Литовское войско вновь заняло Смоленск[377].
Литовские князья учитывали силу русских городов и старались проводить там политику, затрудняющую воссоединение Руси. Это видно и из второй части первой, редакции литовско-русской летописи, из «Летописца великих князей литовских».
Например, Ягайло передал Полоцк своему брату Скиргайлу, «а они (полочане. — В. П.) его не приняли»[378]. Кейстут, соперник Скиргайлы, нашел какие-то более приемлемые для полочан формы соглашения, и, когда он послал своих людей к Полоцку «одног[о] оу рать, а другого к городу», полочане «возрадовалися, кликнули нарат и люди ратьни отступили» от Скиргайлы[379]. При том понятно, что нелитовские города оставались объектом эксплуатации со стороны различных групп литовского феодального класса. Это особенно ясно видно из сохранившихся уставных грамот.
Говоря о ранней редакции литовского «Летописца», хочу отметить, что в нем обнаруживается сходство с уже известной нам новогородской «Литовской летописью». «Летописец» тоже построен в виде свободного повествования о сменяющихся после смерти Гедимина князьях — Ольгерде (до слов: «потомь пакь князь велики Олгирдь умре»[380]), Кейстуте, павшем от рук «коморников» князя Ягайло (до слов: «таков конець стался князю великому Кестутию»
