. Следовательно, наши разногласия — не в этом.
Разногласия коренятся в оценке того, что вышло из-под пера волынского книжника — свод или летопись. По мнению И. П. Еремина, вышла летопись, которая «не обнаруживает достоверных следов спайки, вставок, перегруппировки повествовательного материала»[70]; «в основном летопись была написана частью по памяти (она охватывает время всего за тридцать лет — с 1259 по 1290 г.), частью со слов «самовидцев»[71]. И. П. Еремин не согласен с моим предположением[72] о привлечении сводчиком в качестве источников Литовской летописи, повестей о татарских походах, о Рахе и Тите, посольских отчетов и других документов. Он считает, что это мне обосновать «в должной мере не удалось»[73]. Однако И. П. Еремин признает, что составитель все же использовал краткие «памятки», в том числе об эпизодах «семейной хроники» князей и два документа[74]. Если признать, что предполагаемые мною повести, донесения и документы отложились в виде «памяток», то нас с И. П. Ереминым будет разделять только Литовская летопись.
Как же работал летописец? Неведомо для чего решив присоединить свою летопись к своду князя Даниила, наш летописец, как признает И. П. Еремин, несколько вышел за отведенные ему рамки: «переписывая летопись своего предшественника, он иногда вносил в нее свои дополнения с целью подчеркнуть роль Василька Романовича в политической жизни юго-западной Руси»[75], т. е. он делал те самые сакраментальные «спайки, вставки» и пр. в текст своего предшественника, которые изобличают его как редактора, сводчика. Но зато свою часть текста, если верить И. П. Еремину, он писал в один присест, торопясь занести на пергамен речи стоящих рядом памятливых «самовидцев», громоздя одну на другую ранее сделанные «памятки», включая и два документа. Читая летопись, я вижу в ней следы другой работы и прежде всего свидетельство продуманного сведения разнородного (хроникального, актового, дипломатического, агиографического) материала в некое единство, проникнутое определенной идеей[76]. Такая работа неизбежно предполагает группировку, обработку наличных источников, включая и свод предшественника.
Возвращаясь к рецензиям, хочу коснуться трех главных вопросов, выдвинутых моими оппонентами. Во-первых, вопроса о месте церковной идеологии в волынском своде. А. А. Зимин не счел возможным согласиться с выводом о том, «что исполнителями западнорусских летописей являлись руководители галицко-волынской церкви». Его доводы сводятся к тому, что эти летописи — памятник светский, что «здесь почти не нашли отражения ни события церковно-политической истории, ни церковная идеология»
