Возвращаясь же к высокоталантливой Софье, добавлю, что ум у неё всегда был явно мужской, не испорченный феминистскими прививками, и с её оценками любых литературных произведений я был согласен, как говорится, на "все сто". Перо её никогда не застаивалось и не ржавело, заполняя полноценной продукцией до трети всей газетной площади. Мне с моей клешней оказалось за ней, увы, не угнаться, зато Софья не только заставила меня написать одну забавную статейку, но и, не чинясь, отнесла её в газету, зависимую от олигарха всех времен и народов, за что ей отдельное и полновесное мерси.
Оглядевшись, я вскоре с грустью осознал, что обещанного места для моих опусов нет и не предвидится.
Да, комнатка, в которой мне надлежало обретаться, многие годы была мастерской двух художников-умельцев, взращивающих там, кстати, рекламный листок, из которого и произросла полупорнушная "Пятница". Вибрируя и генерируя вместе со всей нашей страной, листок, который следовало бы назвать корешком или черенком, расцветал, вновь хирел и неутомимо возрождался, пока не преобразовался в желтобульварное чтиво, "Пятницу", Робинзоном которой была послеобеденная столичная газета, а за всеми преобразованиями и незримыми перетягиваниями идеологического каната стояли люди, близкие одновременно и к главному столичному авторитету и, как я уже поминал, клевреты самого демонического отечественного бизнесмена.
Итак, двое художников перехватили эстафету по пути превращения газетной гусеницы в эффектную бабочку, перелетающую из советской тени в мелкобуржуазный свет. Старшим из них и по возрасту, и по самовыражению был Аркадий Ризов, мужчина лет сорока пяти, наружностью типичный купец из очередной пьесы А. Н. Островского, только облаченный в современный костюм-тройку, светлую рубашку с непременным галстуком, обутый в лакированные туфли. Голова, увенчанная мощной шевелюрой, едва-едва сдающейся на милость бриолина, имела ещё и дополнительные украшения в виде квадратной бороды и пышных кинематографических усов. Холодные серые глаза навыкат смотрели сквозь собеседника, а внутри черепной коробки крутился нескончаемый органчик, впрочем, нередко (а на самом деле постоянно) самоповторяющийся и нудно-надоедливо убеждающий паутинно-скованную приличиями жертву в избытке и преимуществах природного таланта оратора. Крепкие, вырубленные если не топором, то долотом длани его, на пальцах которых самодовольно посверкивали увесистые перстни, также были постоянно в движении, то легко варганя очередное высокохудожественное творение, то жестикулируя перед невольным собеседником, убеждая и убеждая невольника в том или другом, на худой конец, в третьем.
