.
По С. Богатыреву, обращение при взятии Полоцка к культу Св. Софии и к теме креста св. Ефросиньи обусловливало идеологические параллели между покорением Полоцка и возрождением Иерусалима Христом силой креста[120]. Риторика этого «крестового похода», как показал Я. Пеленский, содержала идею репрезентации Москвы как «второго Киева»[121]. С. Богатырев уточнил это наблюдение, обратив внимание на роль образа Св. Софии в идеологии Полоцкой кампании: взятием Полоцка делался шаг к восстановлению древнерусского единения трех Софий (Новгородской, Полоцкой, Киевской)[122].
Еще с эпохи Киевской Руси в памятниках древнерусской литературы присутствует образ приносящего победу креста. В Лондонском списке «Повести о Мамаевом побоище» Дмитрий перед битвой вздымает в небо в поднятых руках крест и напоминает тем самым и Моисея, и Константина с крестом[123]. «Крест Константина» фигурирует в Послании Вассиана Рыло на Угру 1480 г. Эпизод с явлением креста накануне битвы Константина и Максентия был включен в Великие Четьи Минеи[124]. Тема явления креста, приносящего воинскую удачу, связанная с образами легенды о Константине, в русской средневековой литературной традиции XVI в. была особо распространена в круге митрополита Макария. В Степенной книге фигурируют «знамения крестные», предвещавшие победы Владимира Мономаха, прообразом которого мыслился все тот же Константин. Как подчеркнуто М. Плюхановой, именно «в качестве символа и орудия русской власти неоднократно упоминается "крестоносная хоругвь Русских самодержателей"»[125]. В пастырском послании новгородского архиепископа Пимена Ивану IV, благословляющем на взятие Полоцка, от 24 января 1563 г. также говорится о чудодейственной силе Константинова «животворящего креста»: «Тако же бы ныне и тебе, Государю нашему, Бог подаровал, яко благочестивому и равноапостольному великому Царю Константину, иже крестом честным победи мучителя Максентия и многа исправления к церквам Божиим предаст». Царь силой оружия должен низложить «врагов Креста Христова»: «хрестьянских врагов иконоборцов, богоотступных латынь, и поганых немец, и литовские прелести еретиков» (если с протестантами-иконоборцами, католиками-латинянами и еретиками-литовцами тут все более-менее ясно, то что имеется в виду под немцами-язычниками в XVI в., остается только предполагать)[126].
Покорение Полоцка, таким образом, в русском нарративе было представлено как богоугодная миссия, своего рода обязанность православного царя, который не может потворствовать греху. Такая же мотивация была помещена и в летопись, и в посольские документы, как обоснование легитимности действий Ивана Грозного. Летописец пишет, что государь напал на Полоцк: «…за его многие неправды и неисправления, наипаче же горя сердцем о святых иконах и о святых храмах священых, иже безбожная Литва поклонение святых икон отвергъше, святые иконы пощепали и многая поругания святым иконам учинили, и церкви разорили и пожгли, и крестьянскую веру и закон оставьте и поправше и Люторство восприяшя… а неправды же королевы и неисправление: в грамотах своих пишет ко царю и великому князю со укорением непригожие многие слова, и царское имя, что ему государю дал Бог… и король того имени сполна не описует, да он же вступается во оборону за исконивечную цареву и великого князя вотчину Вифлянскую землю»
