— Зачем ты это сделал? — спросила я Кеннета, повернувшись к нему спиной и обхватив себя за плечи.
— Ты же не прыгнула бы сама? А слова, что Рикард внизу помает тебя, прозвучали бы…
— По-идиотски, — выпалила я, не желая верить своим ушам. Мало того, что эти двое издеваются надо мной, так ещё и чуть не убили! Я ещё раз уверилась в своём желании сдать обоих Оку.
— Возможно, — самодовольно хмыкнул деверь. — Поэтому я и не стал их произносить.
Он обнял меня сзади за плечи и уткнулся носом в затылок:
— Я бы никогда не стал рисковать тобой, — услышала я горячий шёпот. И усмехнулась про себя: вот в это я охотно верила!
Рикард долго не возвращался, я подозревала, что и об этом кузены договорились заранее. Только чего Кеннет хотел от меня добиться? Неужели верил, что я поддамся его обаянию и потеряю голову от оказываемого мне внимания?
— Здесь есть пещера, где вы храните вещи? — спросила я, высвободившись из навязанных объятий.
Мужчина вздохнул:
— Да. Здесь безопасно, — снова повторил он. Я уже хотела было съязвить, что запомнила с первого раза, но внезапно меня пронзила догадка: безопасно, никто не увидит, а значит, мы одни. Они ведь не просто так принесли меня сюда! И слова Рикарда о нейтралитете и о том, что мне дадут время привыкнуть к их необычным пристрастиям, не более чем уловка.
Я обернулась и подошла к Кеннету так близко, что заглянула в глубину льдистых глаз, смотревших на меня настороженно и с подозрением.
— Вы меня для этого сюда принесли? — спросила я еле слышно. В глубине души что-то болезненно сжалось, противясь неизбежному, но отступать было поздно. Я вздохнула и продолжила: — Чтобы сломить раз и навсегда? Показать власть?
Кеннет молчал, но золотистые искры, вспыхивающие на радужке, говорили сами за себя.
— Я ведь никуда отсюда не денусь…
Кеннет продолжал молча смотреть на меня, словно сказанного было недостаточно для обвинения.
В глубине души мои гордость и чувство самосохранения призывали отказаться от задуманного, свести всё в милую шутку, значения которой я и сама не понимаю. Оставалась надежда, что кузены не станут меня принуждать: всё же насильниками я их не считала. Или мне не хотелось так о них думать.
Но разум твердил, что если я хочу вырваться из этого мягкого плена, развратной паутины, в здравом уме, то должна действовать. Перетерпеть и стиснуть зубы. Добровольно сделать то, что считаю худшим из зол: отдаться сейчас, чтобы получить достаточно яркий и чёткий отпечаток. Без доказательств мои слова всего лишь пыль.
