В последнее высказывание верилось с трудом. У Фимы был вид голодной до любви женщины, готовой принять за принца фонарь, одетый в брюки. Но, вероятно, фонарей таких не встречалось на ее пути, и Фима усиленно изображала феминистку, начисто отрицающую свой интерес к мужскому полу.
— А ты вот чего вдруг уборщицей собралась? — неожиданно заинтересовалась Фима. — Тоже небось не от хорошей жизни?
Дашка встрепенулась.
— Да я то… это…
— Что мямлишь? Неужели стыдишься? Теперь прятаться от знакомых станешь, да? Говорить, что работаешь в престижной фирме секретаршей, что шеф с тебя глаз не сводит и зарплату повышает два раза на неделе, так ведь?
— Да не буду я, — снова промямлила Дашка, — и ничего я не стыжусь.
— Ты, наверное, в институт провалилась, да? — проницательно сощурилась Фима, — и с родителями поцапалась. Да еще и из дома ушла, то-то у тебя сумка здоровенная. А теперь, значит, желаешь совершить трудовой подвиг, начать карьеру с самых низов. Угадала я?
Дашка судорожно сглотнула и соврала:
— Прямо в точку.
Фима довольно хмыкнула:
— У меня глаза наметанный. И куда ты сбежала? К парню своему?
— Парня у меня нет, — призналась Дашка, ради разнообразия решив сказать правду.
Фима заулыбалась еще шире.
— И не надо, — весело взмахнула она короткой рыжей челкой, — на фига тебе парень? Только учти, твоей зарплаты на квартиру не хватит и на комнату не хватит. Разве что на полкойки, — она хрюкнула радостно от своей шутки, — так что, думай, мать!
— Я надеялась на вас, — Дашка умоляюще уставилась на Фиму.
— Мы вроде на «ты» перешли, — недоуменно вскинула брови поэтесса, — и вообще, как это надеялась? В каком смысле?
Дашка обвела рукой комнату.
— На это. Может, Юрий Ильич разрешит мне по ночам убираться? А днем я бы гуляла.
Фима рассмеялась скрипучим, прокуренным голосом.
— Гуляла бы она! Гулёна, блин! Слушай, а ты занятная. Все продумала. Я-то поначалу решила, что ты просто поиграться решила в самостоятельность и мамочку с папочкой проучить. Смотрю, ты девица конкретная, как это сейчас называется.
Дашка грустно усмехнулась. Конкретная, как же. Мамочку до инфаркта чуть не довела. У папы последние рубли сперла, чтобы сюда приехать. И ни малейшего угрызения совести, ну ни капельки! Столько поводов, чтобы оправдаться, глаза разбегаются просто. Во-первых, отец деньги все равно бы пропил. Во-вторых, мама всегда обожала изображать инфаркты, если что-то ее в этой жизни не устраивало. В такие моменты отчиму предоставлялось право проявить любовь и заботу в полной мере, а Дашка считалась врагом народа номер один. Третьим пунктом в оправдательном приговоре шел последний разговор с братом. Вернее, Димкин монолог, произнесенный яростным шепотом в разгар семейного ужина:
