Однажды, когда я показывала ему, как колоть себе инсулин, и наблюдала за его неловкими попытками ввести иглу, я спросила:
– Получается, вы все-таки не настоящий врач?
– Если вы имеете в виду доктора медицины, то нет. Я доктор аналитической психологии.
– Психиатр?
– Нет. Психиатр в этой стране должен прежде всего быть практикующим врачом, а это не мой случай. Тридцать лет назад я учился в Цюрихе у доктора Карла Густава Юнга. Мне кажется, это был величайший мыслитель нашего века и величайший толкователь человеческого разума.
– То есть в этом состояла ваша работа?
В уголках глаз снова появились морщинки, и он странно посмотрел на меня.
– Да, в этом состояла моя работа, как вы точно выразились.
– А сейчас вы ею занимаетесь? (Как же все-таки нахальна молодость!)
– Нет. И теперь вы спросите: почему? Так я вам отвечу. Честно говоря, в этой стране, при вашей новой Национальной службе здравоохранения, я вряд ли смогу зарабатывать этим себе на жизнь. Я не могу практиковать в Великобритании – нет соответствующей квалификации. Так что зарабатываю переводами.
– А что вы переводите?
– В основном психоаналитические трактаты и статьи для журналов. На французском, немецком, итальянском, голландском.
– Вы очень умны, раз говорите и пишете на стольких языках.
– В отцовском доме нам, детям, пришлось выучить основные европейские языки. Моя мать была родом из Швейцарии, с детства свободно говорила на трех языках, так что научила и детей.
Я прошлась по комнате и провела пальцами по кожаным переплетам книг, к которым было так приятно прикасаться. Видны были названия на нескольких языках, включая английский, но одно из собраний книг показалось мне непохожим ни на что.
– Что это такое? – спросила я.
Он снова бросил на меня странный взгляд, его глаза улыбались.
– Это моя греческая коллекция. Образованный человек должен быть сведущим в латыни и греческом. Это два основных языка цивилизации.
Должно быть, у меня был задумчивый вид, потому что он спросил, о чем я размышляю.
– Мне так нравятся ваши книги, ваша музыка, эти изысканные комнаты… все это.
В Уигмор-холле было полно народа. Я почувствовала, что кто-то тронул меня за плечо, и обернулась. Мне улыбался доктор Конрад Хайем.
– Какая неожиданная радость! – воскликнул он.
Я тоже была в восторге. Мы не встречались уже три месяца, потому что он неплохо контролировал свой диабет, сам себе делая уколы, и ему уже не нужны были наши посещения. Мне было жаль лишиться его чудесного общества, и я хотела продолжать встречаться с ним, но это было просто невозможно. Как медсестра я не могла посещать квартиру одинокого джентльмена, бывшего пациента, не подрывая этим свою репутацию – и, что гораздо важнее, репутацию ордена монахинь, у которых я работала. Но случайная встреча в Уигмор-холле была совсем другим делом.
