Женщина, с которой я говорила утром, заметила мою нерешительность:
– Чего вам стоять! Прост’ подойдите! Док не будет ругаться. Он милашка, говорю. А этой бедняжке придется подождать. У нее тут всякие н’приятности, а у вас работа. Прост’ подойдите.
Я подошла и кашлянула, доктор Хайем поднял голову.
– Добрый вечер, сестра. Я ждал вас. Миссис Робинс, простите, мы продолжим наш разговор позже.
Он встал и открыл дверь своей квартиры. Штора была опущена, и после яркого солнечного света, озарявшего двор, здесь казалось совсем темно.
– Приходится опускать штору, – сказал он. – А то солнечный свет может нанести вред моим книгам.
Я проверила образец мочи, и уровень сахара снова был высоким. Кроме того, в том образце, который я относила в лабораторию, были и следы кетонов. Так что надо было выяснить точный вес пациента и сразу начать колоть инсулин. Он пообещал прийти в больницу на следующий день.
Скрипка и смычок лежали в неосвещенном углу, а на пюпитре покоились открытые ноты. Я не удержалась:
– Я люблю музыку с самого детства. Вы не сыграете для меня что-нибудь?
Он посмотрел на меня с некоторым удивлением, но просто сказал, что будет очень рад.
Он приподнял угол шторы, чтобы впустить немного света, взял скрипку и смычок и стал перелистывать ноты.
– Это павана Сезара Франка. Думаю, вам понравится.
Затем он начал играть. Он был прекрасным скрипачом – глубина звука, фразировка… и вдруг по моим щекам покатились слезы. Мне пришлось взять себя в руки, но было уже поздно: он обернулся и увидел, что я плачу.
– А ведь вы действительно любите музыку…
Я едва могла говорить и выдавила из себя надтреснутое «да».
– Знаете, музыка спасла мне жизнь. Без нее я, наверное, сошел бы с ума или покончил с собой.
Я не стала спрашивать, как музыка спасла ему жизнь: это был бы слишком личный и бестактный вопрос. Но мне хотелось знать. В результате я спросила его совсем о другом:
– Значит, вы играли всю жизнь?
– Да, с раннего детства. Мы все играли: родители, братья, сестры. От нас этого ожидали, потому что такова была жизнь хорошей еврейской семьи в Вене на рубеже веков. Моя сестра Фрейя была самой талантливой. Она играла на скрипке лучше всех.
– Получается, теперь это ее профессия? Она выступает?
– Нет, – он остановился, повернулся ко мне спиной, открыл футляр для скрипки, ослабил смычок и убрал инструмент, затем закрыл ноты и только потом произнес: – Она мертва. Так что она больше не играет.
– Мне очень жаль. Это была… болезнь?
