Бартоломью наконец пришел в себя. Голос его стал тихим и даже почти… любезным.
– Ты стремишься защищать воинство Сатаны. Интересно, с чего бы это?
Вильям затаил дыхание.
– С чего ты вдруг стал защищать прислужников дьявола? Ты же, вроде, не имеешь к ним отношения. Ты, может, и здоровенный черный дурень, да к тому же незаконнорожденный. Но по крайней мере, ты не сарацин, и уж точно не сарацинская девка, как твоя мать.
Вильям и сам плохо понимал, что случилось потом. Он видел белые брызги слюны на алых губах Бартоломью. Он видел, как солнце играет на инее, покрывшем траву во дворике. Он слышал дальние голоса монахов в крытой галерее… Он чуял запах собственного пота. Он ощутил, как его рука быстро и с чудовищной силой опустилась на каменную скамью.
Раздался резкий треск.
Скамья зашаталась.
Она была из врезанного в стену камня. Очень прочного, очень дорогого.
И она разрушилась, когда Вильям ударил по ней. Разлетелась на тысячу кусков.
Послушники попадали на пол.
Довольная улыбочка на лице брата Бартоломью превратилась в огромное удивленное О.
Жером откидывается на спинку стула и оглаживает бороду.
– Скамья разрушилась? – переспрашиваю я.
– Заверяю вас, там не осталось ничего, кроме осколков и пыли. Каменщики не смогли ее восстановить. Похоже, придется перестраивать всю стену.
Трактирщик тоже подсел к нам на время рассказа Жерома, теперь он говорит:
– Бартоломью свинья. И аббат до сих пор позволяет ему учить детишек?
– Забавно, что ты спросил об этом, – отвечает Жером, – и забавно, что тебе пришла на ум именно свинья. Потому что наш скотник вскорости заболел и Бартоломью отправили ходить за свиньями. Теперь он верховодит в свинарнике аббатства. И, ежели честно, полагаю, ему это больше по нраву.
Когда смех стихает, я спрашиваю:
– Так Вильяма выгнали из монастыря?
– Да. Выгнали.
Глава 4
Вторая часть рассказа библиотекаря
Сквозь крохотное окно в каменной стене Вильям глядел вниз на монастырские постройки. Даже в эти ранние мартовские дни трава была зеленой. Три вороны сидели на бортике фонтана, перекрикиваясь друг с дружкой. Одну было не отличить от другой – ни пятнышка, ни пестринки. Если Господь сотворил их такими одинаковыми, почему Он не сделал с человеком того же?
– Вильям, ты меня слушаешь?
Вильям перевел взгляд на худое лицо аббата и на его длинный, красный нос. Губы у аббата сошлись в скорбную гримасу, но в его запавших, обведенных темными кругами глазах я, казалось, прочел довольство. Или, быть может, облегчение.
