— Я тебе говорю, скотина! Поаккуратней не можешь жрать, а? Думаешь, я не помню, как ты к Веронике подкатывался? Отлично я все помню, да вот кишка у тебя тонка, не такая она, моя Вероника! А Долинный взяли, нет больше Долинного, потому что мразь там была одна, слабаки и трусы. И сестричка твоя… О-о! Знал я твою сестричку, мало кто у нас в Институте, да и во всем городе ее не знал, разве что старики и дети… И то потому что одни уже, а другие еще не могли ее знать!
Я захохотал, как мне хотелось, зло и хрипло, тряхнул Малыша Роланда так, что поползла под пальцами ткань, швырнул на табурет. А кто-то хватал уже меня сзади, выворачивал руки, норовя лягнуть в пах. Кто-то раздирал губы грязными пальцами, но с другой стороны, переворачивая столы и ломая на ходу табуретки, мне уже неслись на подмогу. И кто-то, наверное я, рвал из кобуры нестреляющий пистолет.
Заклубилась, заклокотала драка, бессмысленная и жестокая, как человеческая жизнь, выкатилась из кантины и только тут, под холодным взглядом равнодушных звезд, распалась.
Малыш Роланд протянул мне руку, помогая подняться, и часто и хрипло дыша, спросил:
— Это правда… про Долинный?
Парастрофа 2
И я тоже хотел туда.
Туда, где спокойно и красиво.
Туда, где свободен. От всего и от всех.
Туда, где Дом.
Остановите! Я схожу.
Ортострофа 3
День Последней Битвы настал.
Тяжелые рейдовые ползуны вспарывали гусеницами плато от края и до края. Туча ржавой пыли поднялась от ржавой земли к серому небу, заслонила солнце, и оно тоже стало ржавым. Дрожали скалы. Броневой вал неудержимо накатывался на временные укрепления изродов, охватывал подковой, а над наспех вырытыми окопами, над вросшими в землю капонирами с черными ощеренными пастями амбразур завертели смертоносную карусель «Клюваны».
Но дрогнула и оборвалась туго натянутая струна, и сдвинулось что-то в окружающем мире. Умолк рев моторов, разом остановились могучие боевые машины, обрушилась на мир тишина, и в тишине медленно и страшно падали с неба начиненные смертью И ненавистью винтокрылы.
Люди выскакивали из предавших их машин, в ярости рвали на груди камуфлу, отшвыривали нестреляющие автоматы, выхватывали из ножен клинки и с рычанием устремлялись туда, где из траншей уже поднимались им навстречу черные шеренги.
Тишина была как удар молнии.
Тишина билась в висках толчками крови.
Тишина была страшной.
Я давил побелевшими пальцами на гашетку, но пулемет, поперхнувшись, умер. Сквозь паутинку прицела я видел, как мечутся внизу черные фигурки, как стремительно несется навстречу земля, чтобы ударить, раздавить, сплющить.
