— Ну, мне.
— Вот до тех пор, пока это нужно будет «ну, тебе», всякие занюханные шеф-академики или депутаты Совета Архонтов будут посылать «ну, тебя» в далекое далеко или еще дальше. Ты этого старого маразматика должен был убедить, что это ему просто необходимо твое присутствие на собрании, а тебе, красивому, молодому и хильному, на это глубоко начхать. Просто такой уж ты хороший парень и между делом готов оказать услугу Институту, который по уши в долгах, а с переходом к управляемому базару и вовсе вылетит в трубу. Тебя хоть чему-нибудь учили, а?
Во время этой выволочки красный как рак Малыш Роланд мужественно играл желваками и молчал. За своим окошком меленько хихикал хозяин забегаловки.
— А не получилось убедить, — безжалостно продолжала я, — подделай пропуск или рявкни для успокоения души на этого думателя и творца истин. Морду ему набей, в конце концов! Мужчина… С работы ты, конечно, вылетишь, зато уважать себя будешь. На кой черт тебе эти мышцы? Плесни немного.
Сердитая начальница, я выпила вторую чашку вполне, кстати, приличного кофе, докурила сигарету, в чашке ее затушила, зная, что Малыш потом все отмоет, и направилась к выходу.
— В Старый Порт сходи, — бросила я через плечо. — Дело гнилое, но на большее ты и не способен.
Малыш чуть не плакал. Мне стало его жаль. Стерва я стерва! Я обернулась и, улыбаясь, боком-боком, покачивая бедрами, с кошачьей грацией подошла к обалдевшему помощнику, на мгновение прильнула к нему всем телом и тут же отпрянула.
— А ведь у тебя ничего начальница, а? — спросила я перед тем как окончательно уйти.
Малыш Роланд, детинушка шестидесятого размера, стоял посреди забегаловки с чашками в руках и нечленораздельно мычал.
Ох и кретины же они все! Кроме, пожалуй, одного…
Строфа 2
— Ве-ро-ни! Ве-ро-ни! Ве-ро-ни-ка!!!
Чашки я на радостях расколошматил, но старикашка-инвалид внакладе не остался.
— Видал? — спросил я его, — Вероника!
— Красивая, — прошамкал старик, любовно разглаживая протезом розовую купюру. — А в Старый Порт ты все равно не ходи. Это изроды. Дожились, значит. Началось.
Строфа 3
Мужики — кретины все поголовно, с малыми вариациями кретинизма. А женщины по моей классификации делятся на четыре подкласса: дикие, домашние, одомашненные, бывшие дикие и одичавшие, бывшие домашние. Между любыми двумя из этих категорий не только симпатии и взаимопонимания, но даже простой терпимости быть не может. Поэтому диалог, имевший место в приемной шеф-академика, отличался удивительной лаконичностью и хорошо скрываемой эмоциональностью.
