Я задумываюсь. Нет. Не знаю. Где она сидела, конечно, знаю — а куда смотрела?
— Так вот, Ло, она смотрела на тебя. И когда ты увидела гершелевскую женушку, то начала бледнеть. А вот когда ты попялилась в свое удовольствие, а потом встала и ушла с Джонсоном за киями, порозовела обратно.
— И что ты хочешь этим сказать?
— И ты, и твоя девочка такие же лесбиянки, как я испанский летчик, — припечатывает Хэм; — просто то, что происходит в ее голове, понять можно — она считает тебя мужиком и во всем исходит из этого. Я бы так бледнел, когда ты с Джонсоном играешь — Джонсон плечистый и развелся как раз недавно.
Я пожимаю плечами.
— А что происходит в твоей голове, я не понимаю. И, как я вижу, ты мне тоже не объяснишь.
Молча киваю.
Я ношу ее на руках и утешаю, когда ей снятся кошмары, я встречаю ее у метро после работы. Она начала заговаривать о ребенке. Иногда — отстраненно — я понимаю, что стоит мне задуматься о том, что же ожидает меня, ту, кем я себя всегда считала — и я закричу. Но все это — где-то далеко, за стеной дождя, за стеклянной призмой, а берсерк все летит в прыжке и верный топор рассекает воздух навстречу перекошенным в ужасе вражеским лицам. …И будь, что будет.
Мы отдыхаем в моей компании — свою она забросила с тех пор, как одна из ее подруг попыталась меня склеить. Я, натурально, засмеялась прямо той мадаме в лицо, но Мирей перепугалась всерьез и больше в те края ни ногой. У нас же все проще — и как-то подинамичнее, то одна новая физиономия, то другая, кто понравится, те задерживаются, и наших становится больше. По пятницам в пабе сдвигают три стола вместе и не сажают туда посторонних.
Герхардта привел, кажется, Джонсон, но я уже не помню. Забавный мрачноватый парень, серьезно относящийся к проигрышам в русский бильярд, особенно когда его «делает» женщина. На Хэма и Гершеле он не напрягался, а меня несколько раз звал на «еще раз» в надежде отыграться. Мирей уехала на три недели к матери (и, как я подозреваю, пройти профилактику в родном Центре планирования семьи), и мне составляло труда удерживаться в роли. Герхардт, по счастью, был для меня неинтересен — ну что за ребячество, всерьез дуться из-за пятничного проигрыша? — а друзья уже записали меня в «правильные мужики» и не беспокоили.
А потом вернулась посвежевшая на провинциальных харчах, розовая и веселая Мирей. Герхардт в ближайшую пятницу крепко озадачился, едва не сломав об нас глаза. Похоже, кто-то из ребят ввел его в курс ситуации, чем нагрузил еще больше. Было, конечно, ощущение, что Герхардт что-то задумал. Но — честно сказать — все его задумки беспокоили меня не больше политических дрязг в телевизоре, что висит в пабе под самым потолком. Пошумят-пошумят, а потом опять футбол. Поэтому в следующую пятницу, когда Герхардт позвонил Хэму и спросил, можно ли придти с шефом, я ничуть не подумала, зачем бы ему это понадобилось.
