Страшное время. Но жизнь все же не замирает. Люди пашут поля, матери кормят грудью малюток, поют колыбельные песни, а ночами над лесными селами полыхают зарева. Люди среди всех страданий и бед выжимают из себя силы для жизни и борьбы. Говорили, что появились партизаны. Значит, считали, будет и здесь бой!
«Будет бой! Будет и победа». — Митрачкова шептала эти слова, они становились ее опорой и утешением, надеждой на лучшее.
— Мама!.. Милая, добрая, родная… Я с тобой!.. Ма-ма-а! Ты слышишь, мне больно. Я с тобой, ма-ма!
Холодное белое небо. Снег, снег. Белые поля слились с белым небом. Серые дома. Черные окна.
Надя шла домой из больницы. Уж какая это больница — один только амбулаторный прием. С одним врачом, без лекарств, без приемного покоя, без мебели. Едва переступила порог, как ее хлестнуло облаком пара и запахом пота. В комнате суетились родные, кто-то чужой говорил вполголоса. На диване она увидела человека, прикрытого шинелью. Мать и отец разливали по кастрюлям горячий щелок. Сестра Тошка стирала белье, на веревке вдоль печки висели защитного цвета выгоревшие гимнастерки, брюки, истертые во многих местах портянки.
«Вот и в доме война, — промелькнула мысль. — Но откуда? Фронт продвинулся далеко на восток…»
— Надюша, голубушка! — Мать виновато посмотрела на дочь. — Заждались тебя. Наши здесь. Беда у них.
Навстречу ей вышли из чуланчика два человека в нижнем белье с накинутыми на плечи старыми отцовскими фуфайками.
— Товарищ врач, — сказал по-военному коротко один из них, высокий, изможденный, — под Жуковкой мост взрывали, да вот с командиром беда. Оперировать надо. Как хотите, хоть косой режьте. Иначе помрет. Держится за живот, кричит… Умираю, мол, и все тут. Думаем, что аппендицит.
Командир тихо застонал. Надя подошла к больному, подняла шинель, и ей сразу бросилось в глаза необыкновенно худое тело.
— Мать! Иди позови Дарью. Скажи — операция живота!.. Она знает, что надо…
— Ой, доченька! Голубушка, да ты в своем уме? А вдруг помрет?
— Мама, нельзя медлить. Врачей больше нет. Иди, торопись!
Надя прокипятила ланцет, иглы, ножницы. Приготовила бинт, вату.
«Какой я хирург!» — подумала в отчаянии. Вспомнила, как присутствовала на такой операции.
Прибежала запыхавшаяся санитарка. Надя дала ей несколько поручений, а сама ушла за перегородку, надела новое ситцевое платье, повязала на голову белый платок и осмотрела себя в зеркало. Строгой внешностью ей хотелось вызвать у больного веру во врача, мобилизовать всю его волю. Операция предстояла необычная, в таких условиях недопустимая. Но сейчас вопрос стоял просто: «Или — или». Человека надо спасать, и нечего думать о чем-либо другом, кроме операции. Нож, только нож! Под рукой никаких анестезирующих средств. Есть стакан крепкого самогона. Сию минуту заставить его выпить.
