Но и в Алешне Сергутина не оказалось, он уехал в Рябчи, на мельницу. Там и встретились.
— К тебе я. Дело важное. — Поворов отвел Сергутина подальше от мельницы и поведал о замысле с «языком».
— Завтра в десять вечера?
— Да. Только приезжай на розвальнях. Кое-где, может, целиной придется. За Десной тебя встретят. Надеюсь, знаешь, где живет Махор?
— Как не знать.
С раннего детства родители внушали Нинке, что главное в человеке — совесть и труд. Без этого человек гол и пуст. Батя говорил: «Трудись, дочка, блюди себя. Без этого не жди в жизни добра».
И снова вспомнилось… «О, русская Афродита», — воскликнул офицер, когда истерзанную девушку принесли на плащ-палатке к машине. Он как зачарованный смотрел на нее, на ее бледное лицо, на ручейки длинных волос, стекающие по плечам, и все говорил: «Чудо… Красота…»
Нину привезли в Рославль, вылечили, и оттуда попала она с офицером-эсэсовцем на станцию Олсуфьево. Здесь, вдали от фронта, фашисты устраивали дикие оргии. Вот из этого ада и выкупил Нину у пьяного офицера полицай Махор. Отдал за нее часы золотые и перстенек. Теперь она жила с ним. Жила тихо, избегая людей, жила с одной мечтой — вредить врагам, а если придется умереть, так что ж, лучше смерть…
Когда завлекли на гулянку переводчика-ефрейтора, Нинка лежала на кровати и ласково гладила под подушкой холодный ствол пистолета.
— Я убью его!
— Не вздумай! — сказал ей Поворов. — Если хочешь сделать доброе дело, постарайся быть веселой, ласковой, завлекательной.
Нинка ревниво вскинула на него свои чудесные глаза.
— А разве я не завлекательна?
В самый разгар вечеринки, когда Махор был уже совсем пьян, появился еще один гость.
— А кто это? — спросила Нинка.
— Немец. Солдат. Сопровождать будет ефрейтора.
Под губную гармошку Нинка медленно и плавно поплыла как белая лебедь. Одетая в черную юбку из сатина и белую вышитую кофту, она была хороша. Тщательно, благоговейно исполнила девичий танец — ни одного некрасивого, резкого, лишнего движения. Ефрейтор смотрел в немом и почтительном восхищении. Нинка подошла к столу, налила кружку шнапса и, приплясывая и распевая —
…Выпьем, Ваня,
Выпьем тут,
На том свете не дадут, —
низко поклонившись, подала водку фрицу.
— Рус, гут, гут!.. — закивал тот.
А Нинка опять, словно ошалелая, залилась:
Гут-гут, очень гут,
Выпьем, рыжий, выпьем тут,
На том свете не дадут.
И, закидывая голову и горячо вздыхая: «Ой, дадут… Ой, дадут…» — помогла ефрейтору опрокинуть в горло все содержимое кружки. Фашист попытался обнять женщину. Однако Нинка легко выпорхнула из его рук и снова пустилась в пляс.
