Три этажа зла больше всего напоминают схему Боэция: музыка небесных сфер – человеческая музыка гармонии организма – инструментальная музыка сладостных звуков. Но у Боэция низшая область подражает более высокой, тогда как у Лейбница такое подражание оказывается невозможно: зло превращает любые разрывы, любые расстояния между вещами и событиями, в поводы для ярости или лености. Но Бог оправдан как учитель подражания, не дающий нам слишком доверять расстояниям. Бог, во всяком случае, всегда незримо убеждает нас не видеть в них последнюю правду.
Во второй части Лейбниц не оставляет камня на камне от системы наук, разработанной Бейлем. Бейль пытается найти корни зла в первоначальных обычаях народов, в их исторических притязаниях или же в изъянах языка, не умеющего называть вещи своими именами. Лейбниц раздражен подходом Бейля: как можно обижать историю или язык, столь постаравшиеся ради нашего благополучия. Да, конечно, утверждает Лейбниц, каждая совокупность вещей несовершенна, – хотя бы потому, что не может впустить в себя все остальные вещи. Но эта частная совокупность, о которой Бог и не знал, что она будет именно такой, дарит Ему знак почтения своим свободным выбором. Если зло происходит здесь и сейчас, то оно вредит путям, по которым идут другие вещи, на которых развертываются физические и интеллектуальные процессы. Но большая часть вещей с самого начала умеет подражать прямым путям Бога, и только поэтому зло оборачивается во благо.
Бог Лейбница прост: но это не та простота прямой линии, оставляющая зло в стороне, на обочине созерцания. Напротив, это простота взгляда, прямота того удивления, с которым Бог встречает неспособность вещи быть ближе к нему всех остальных вещей, ближе любой точки на прямой. Если Бог и проводит расстояния, то от точки до точки. Удивляясь несовершенству вещи, Бог одобряет само умение вещей быть, хотя бы не расставаясь друг с другом, раз вещи уже сдружились; раз уже пространства и времена побывали друг с другом накоротке. Крест, кратчайшее расстояние от эпохи к эпохе, и есть краткость истинного воскресения.
Наконец, в третьей части философ говорит о том, как не принять разгул зла за действие причин, забывших о себе, и потому продолжающих навязывать себя следствиям. Человек должен вспомнить, что воля его не только в том, чтобы отвергнуть какое-то злое решение или злое побуждение, ощущая веяние гармонии. Человек гораздо гармоничнее, чем он сам о себе думает; и разочарование в себе от немощей, болезней и страхов не должно вытеснять из мысли торжественные трубы этой вдохновляющей гармонии.
