Рейс заканчивался. Мы подходили в сплошном тумане к проливу Лаперуза. Если проходить Первый Курильский пролив в тумане было опасно, то и пролив Лаперуза при плавании с востока на запад представлял немало трудностей. Современный судоводитель может улыбнуться, прочитав эти строки. Как же, на всех мысах радиомаяки, на судах локаторы, а то и два! Но это сейчас, а во время войны, как известно, локаторов у нас не было, и засекреченные маяки работали только для японцев.
Шел, временами останавливая машину. Всем хороши теплоходы, а вот гудков встречного судна не услышишь — слишком громко работает дизель. Приходилось останавливаться и прислушиваться. Потом снова давали ход и шли дальше. У японцев между островом Хоккайдо и Сахалином было интенсивное движение всякого рода судов, и приходилось опасаться столкновения. Для полной характеристики пролива нужно еще добавить, что там действовали сильные течения.
Наступило время, когда теплоход должен был находиться на подходе к самой узкой части пролива, разделенной вдобавок «камнем опасности» — небольшим скалистым островком. Теперь там стоит радиомаяк, а во время войны, чтобы определить свое место, мы должны были прислушиваться к реву сивучей, по совету старинных лоций. Когда-то на острове обитали эти занятные животные.
Прикинув на карте приблизительное место, где должен находиться теплоход, я проложил курс вдоль берега острова Хоккайдо. До поворота в Японское море оставалось одиннадцать миль. Еще раз обдумав всевозможные варианты, решил поворачивать через двенадцать миль, нанес место поворота, отметил по лагу.
Через час произошло событие, которое я долго помнил и которое навело меня на размышления. Я сидел на диванчике в штурманской в полудреме, прислушиваясь к характерному звуку репитера, к пощелкиванию лага. Однако голова продолжала работать.
— На лаге восемьдесят три и пять десятых. Константин Сергеевич, — спросил вахтенный штурман, — можно поворачивать?
Я снова продумал все варианты нашего плавания. Место теплохода точно неизвестно, и, пожалуй, нет никаких оснований отменять принятое решение. Но какое-то подспудное чувство подсказало: надо пройти еще одну милю.
— Пройдем еще одну милю, — сказал я. — Когда будет на лаге восемьдесят четыре и пять десятых, поворачивайте.
Словно какая-то тяжесть спала с моих плеч после этих слов.
Через пять минут мы повернули на выход в Японское море, а еще через десять минут туман стал редеть, расходиться. Слева в какой-нибудь полумиле показались скалы, торчавшие из воды. Определились. Стало ясно, что произошло бы, поверни я, как намечал раньше. Теплоход немедленно сел бы на камни у японского берега. Груженные паровозами, мы не смогли бы открыть трюм и выгрузить часть груза для облегчения судна. Откачать воду из балластов нельзя, она входила в расчеты, центр тяжести при палубном грузе накладывался достаточно высоко. Все эти мысли промелькнули в голове при виде острых камней, торчавших из воды. Авария была так близка, и избежали мы ее, казалось, случайно… Случайно ли? Условия плавания в проливе Лаперуза хорошо известны, и, видимо, мозг помимо желания искал оптимальное решение. Теперь я, кажется, могу объяснить, как это все получилось. Иногда при работе над книгой долго обдумываешь и изучаешь весь материал, связанный со временем действия героев. Пишешь главу — и вот герои начинают как бы думать и поступать по-своему. И я, автор, берясь за перо, не знал заранее об их поступках и размышлениях. Тайны творческого процесса… Мне кажется, что и у капитана на мостике происходит нечто подобное.
