Могучее и нежное.
Оно билось в моих руках, и, казалось, я не сердце, не сердечную мышцу держу, а самую жизнь, ее сущность, ее тайну. И мои руки плавились от робости перед этой тайной, пальцы принадлежали ей и работали с легкостью и изяществом, которых раньше я не замечал.
Но когда я зашил ранку, сердце вдруг стало умирать. Я похолодел. Мне показалось, что это уже не сердце стучало, а смерть своею клюкой.
Стихли удары.
Все кончено…
Но что это? Снова удар.
Еще!..
Я оглянулся на Поликарпа Николаевича. Он стоял бледный, судорожно дышал и нагнетал шприцем в кровеносный сосуд больного кровь.
Поднял на меня свои горячечные глаза и спросил:
— Ну что?
— Бьется.
Старый Поликарп отошел от операционного стола и тяжело опустился на табурет. Бледное лицо налилось румянцем. Даже седые усы и бородка, показалось мне, порозовели.
Как он был красив, наш Поликарп!..
И вот теперь мы стояли в полумраке под облезлой от сырости аркой. Я хотел рассмотреть его лицо, но оно было расплывчатым и темным, как лик древней иконы.
Того Поликарпа Николаевича, который спас жизнь трактористу Яше, не было. Он пропал, растворился в сумраке под монастырскими сводами.
— Он многое сделал бы для вас, — продолжал Женихов, — но вы на это не согласитесь. И правильно. Ваше дело молодое. А я что? Пенсионер, можно сказать. Бобыль. Куда мне!.. И вы не обижайтесь на меня, но не союзник я вам больше. И так уж подвиг совершил: главврача ослушался. А не рожден я для подвигов-то. Больше подхожу для тихой веселенькой жизни. Не сердитесь на меня…
А чего мне сердиться?.. Жалко старика, но и этого я сказать ему не мог.
Нет, его глаза не могли быть похожими на глаза Яши. Но как же так? Ведь старый Поликарп тоже смотрит на солнце, на голубое небо. Шестьдесят второй год смотрит.
Во дворе, в беседке, сидел с длинноухим спаниелем на коленях Сергей Сергеевич. Пес ластился к хозяину, благодарно повизгивал.
Неужели Божедомов и меня вот так же хотел бы почесывать? Он холит Брута, любит его. Наверно, ему приятно и удобно опекать людей и слышать их благодарные повизгивания.
Мы подошли к беседке.
— Уходи, Брут, уходи к себе, — сказал Сергей Сергеевич. Улыбнувшись нам усталыми, красными от бессонницы глазами, указал на скамью рядом с собою: — Садитесь, друзья. Если я устал и выпотрошен волнениями, то можно представить себе ваше самочувствие. Садитесь. Как там Яша? Спит?
— Уже проснулся, — ответил я, пристально глядя на Божедомова.
Мне хотелось понять, искренен ли он. Показалось — искренен, будто и в самом деле обеспокоен судьбой Яши, переживал за меня и Поликарпа Николаевича, очень рад, что все случилось так.
