Курчавая черная головка отрывается от ее груди. Шаловливо упираясь ручонками, ребенок долго, сосредоточенно смотрит на мать и вдруг весь светлеет от ясной улыбки, пытается что-то сказать. Получается: ба… ба… И белый мазок материнского молока на его губах вздувается таким же вот чистым матово-голубым пузырьком.
Лицо Айшет при воспоминании о сыне озаряется тихой радостью… Но тут же вспоминаются неприязненно сжатые блеклые губы свекрови, слова Хаджи, отравленные скрытым ядом… Лицо ее тускнеет, вздох вырывается из груди. «Почему белый свет устроен так, что и улыбка ребенка не способна согреть душу…»
Свое положение в семье Айшет часто сравнивала с жизнью Ивана — и не видела разницы. Находила даже, что положение Ивана лучше: «Он все же волен итти, куда хочет… А я и этого не могу, должна провести всю жизнь запертая в сакле».
Капризная корова сердито оглядывалась. Отягченная думами о своем горьком, наболевшем, Айшет забыла об осторожности. Внезапным ударом ноги корова выплеснула полведра молока…
Расстроенная, со слезами обиды на глазах, проклиная корову и свое житье вместе, Айшет принялась отряхивать мокрый подол. В это время из-за сакли появилась стройная фигура Хусейна. Айшет залюбовалась им.
«Далекий краше, чем близкий…» — оформился в ее мозгу давно подведенный итог совместной жизни, накапливавшийся с первого года замужества. Грубоватость Хусейна и суровость его характера изо дня в день убивали в Айшет единственную радость ее жизни — любовь к мужу. Но, страшась потерять чувство к единственному, с которым предстояло прожить всю жизнь, Айшет себе самой не признавалась в этом.
«А все-таки он лучше многих», — мирилась она, вспоминая еще более бедную радостями жизнь женщин, с которыми ей приходилось общаться.
Хусейн шел в конюшню, стыдливо нагнув голову, избегая встречи с кем-нибудь из старших: старшие не должны были видеть, как он выходит из горницы своей жены. Айшет встала за корову. Она хорошо помнила, как старшая сноха корила ее за теплую улыбку Хусейну: «Как вам не стыдно, нысэ! Должно быть, вам ночи нехватает, что вы и днем заигрываете друг с другом».
— Вернись скорее в дом, ребенок плачет, — бросил скороговоркой Хусейн, проходя мимо.
Айшет поспешила в большую саклю. Там никого не было. Прикрыв подойник ситом, она побежала в свою горницу. Ребенок заливался плачем в колыбели. Она взяла его на руки, маленький мужчина успокоился, но все еще обиженно тер кулачками заплаканные глаза и требовательно тянул:
