Однажды вечером на берегу канала Буров остановился у фонаря и поглядел на молчаливого человека, который неотступно следовал за ним.
— Тяжелая у тебя стала нынче служба, гороховый.
«Гороховый» — это слово теперь забылось. А пошло оно оттого, что в столице на Гороховой улице помещалась канцелярия градоначальника. У него, как и у жандармов, были свои негласные наблюдатели. Их-то и называли гороховыми.
Шпик не ответил. Под фонарем Буров разглядел безбровое, нездоровое лицо, неподвижные глаза. Вокруг никого не было, недалеко на берегу канала белел дом начальника завода, в окнах не было огней. На лавке возле калитки дремал караульный в тяжелом тулупе. Буров расправил плечи. Таким он сильным и грозным показался в эту минуту, что рука человека, который шел за ним, судорожно сжалась в кармане.
— За собачку держишься, гороховый? — Гадливое чувство охватило Бурова.
Шпик опять не ответил. Только беззвучно шевельнулись губы. Постояли и пошли.
Назойливость шпиков удивляла Бурова. По своей воле они в открытую ходить не будут. Должно быть, Люринг, жандармский ротмистр, так им приказал. Люринг, видимо, не хочет Бурова брать сразу. Он чего-то боится. Возможно, избегает лишних столкновений с рабочими. Жандарм не мог не видеть, что люди стали гораздо смелее. Еще год назад, когда Дунина взяли на месяц прямо из цеха, произошло то, что встревожило начальство. Дунин собрал инструменты и спокойно сказал:
— Остерегайтесь Шишкевича, товарищи.
У него были веские подозрения против соседа по станку — лысого лавочника, который спасался на заводе от фронта. В цехе зашумели. Не сразу удалось увести Дунина.
— Шишкевича? — ответили ему. — Это он тебя выдал, Дунин? Ладно.
А потом Шишкевич долго ждал приема у начальника завода и заплакал у него в кабинете.
— Ваше превосходительство, за что же это? Совсем жисти не стало. Жена утром на работу плачем провожает… будто покойника видит. Идешь и крестишься. За что же это? Ну, поспорили мы с ним насчет войны. Он свое говорил двум парням, а я мимо шел и встрял в разговор. А больше ничего и не было.
Сербиянинов вполне понимал, в чем тут дело, но, брезгливо морща губы, говорил:
— Не знаю, о чем ты толкуешь, братец. Это меня не касается. Сообщи полиции.
Промучавшись в таком страхе с неделю, Шишкевич скрылся из поселка.
Шпиков Люринг развел немало — явных и тайных. В ячейке в прокатной Елкин, молодой парень, которому еще многое не было доверено, — в дом к Чебакову его никогда не звали, — часто по непонятным причинам ездил в город. Если с ним кто едет вместе, то у вокзала он торопится проститься.
