— Все бывает, парень! Где наша не пропадала!
— Ну да, ну да… — как-то потерянно произнес Завьялов, робко усмехнулся и, словно не веря, пожал Николаю руку. И тут же вдруг предложил: — Слушай, старик… давай выпьем…
— О! Это дело!
Егоров разлил коньяк в рюмки, лукаво подмигнул Завьялову и провозгласил:
— За благополучное согласование! Эти панели у меня в печенках, веришь? Не можем резервуар сдать! Ну, вперед! Все нормально!
Завьялов залпом выпил и с радостью почувствовал, как всколыхнулась у него в глубине вся его прежняя уверенность в себе, и уже с привычной насмешкой взглянул он на этого Егорова, озабоченного… чем?.. Господи, — панелями! Да что эти панели значат, в конце-то концов, когда вот она — жизнь, здесь же, за окном… Жи-и-знь!..
На поручень балкона сел голубь, принялся чистить перья, искоса поглядывая на Завьялова оранжевым глазом.
— Вот видишь, «птичка божия не знает ни заботы, ни труда»! А ты, Егоров: «панели, панели»… как попугай, которого ничему другому не обучили.
Николай добродушно усмехнулся: пьяный Завьялов был забавен.
— Таки не обучили! — иронически подтвердил он. — И то радость, что хоть эту премудрость познал!
— Че-ло-век… — протяжно выговаривал Завьялов с какой-то вдруг неожиданной ненавистью, — венец природы! Да вон, по поручню ходит венец природы! А ну, кыш-ш-ш! — Виктор подошел и стукнул по стеклу. Голубь вспорхнул. — А летает как, а?.. Само совершенство!
— Ты так сказал, будто на земле вас только двое: ты и голубь. И ты глубоко завидуешь, что он летает, а ты не умеешь; природа тебя обошла милостью незаслуженно, потому что ты лучше голубя. Человечнее. Да?..
Завьялов покосился на Николая, спросил:
— Уж не намекаешь ли ты на то, что я опять забыл о коллективе?.. — Он устало вздохнул и снова отвернулся к окну. — Примитивный ты все-таки, Егоров. Как тебя приучили в детстве стандартно мыслить: по прямой — так ты и пройдешь всю свою жизнь словно заведенный… Я, правда, тоже не далеко от тебя ушел… но я хоть пытаюсь что-то осознать… о чем-то догадаться…
— А что ж в этом плохого? Нормально жизнь прожить — это тоже, скажем, непростая задача. Ну, а насчет примитивности…
Николай замолчал, взглянул на Завьялова, взвешивая, не слишком ли он его зацепит, если скажет напрямик все, что думает. Человека-то щадить надо, верно?.. Хотя… дай такому Завьялову власть, уж он не пощадит! Но сейчас-то у него никакой власти. И поэтому его надо щадить. Ну-да, он такой же, как все, а щадить надо всех.
