А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Может, мне удастся смахать в Москву к постановке твоей пьесы и по-братски… освистать.
Ч е х о в. Пьеса проехала! Шумели, галдели, шикали, хлопали. В буфете едва не подрались, а на галерке студенты хотели вышвырнуть кого-то, и полиция вывела двоих. Возбуждение было общее. Маша едва не упала в обморок. Она решила праздновать этот день ежегодно в семье попойкой. Но наутро в «Московском листке» появилась рецензия. Мою пьесу назвали цинической и безнравственной дребеденью.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. У нас в Питере случился ряд приятных для меня событий: было наводнение, несколько больших пожаров. В силу этих счастливых обстоятельств мой карман почувствовал некоторое благополучие. Жена толстеет. Я седею.
Ч е х о в. Написал большую повесть — называется она «Степь». Едва ли уж я вернусь в газеты. Прощай, прошлое! Сестра в угаре: поклонники, симфонические собрания. У нас полон дом Машиных подруг.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Твоей «Степи» я еще не читал, но все от нее без ума. Гаршин прибежал к приятелю с криком: в России появился новый первоклассный писатель. Он ходил по домам и всюду читал твою «Степь».
Ч е х о в. Два раза я был у Гаршина и оба раза не застал. Говорят, за неделю до смерти он знал, что бросится в пролет лестницы. А лестница ужасная. Я ее видел: темная, грязная. Невыносимая жизнь!
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Узнал, что ты думаешь двинуться на Сахалин. Скатертью дорога! Суворин считает, что Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен.
Ч е х о в. Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей… Мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, размножали преступников, а нам до этого дела нет, это неинтересно. Наши русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека, а нам это не нужно. В места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как в Мекку. У меня такое чувство, будто я собираюсь на войну. В случае утонутия или чего-нибудь вроде, все, что я имею и могу иметь в будущем, принадлежит сестре, она заплатит мои долги. Я купил себе непромокаемое пальто из кожи, высокие сапоги и большой ножик для резания колбасы и охоты на тигров. Я еще не уехал, а сестра уже начала скучать. Она и ее подруга — Лика Мизинова — будут провожать меня до Троице-Сергиевской лавры.
Александр Павлович уходит.
(Читает.) «Я не знаю зрелища более печального, чем этот, даром пропадающий, талант. Г. Чехов с холодной кровью пописывает, а читатель с холодной кровью почитывает. Г. Чехов и сам не живет в своих произведениях, а так себе, гуляет мимо жизни и, гуляючи, ухватит то одно, то другое. Вон быков везут, вон почта едет, колокольчики с бубенчиками пересмеиваются, вон человека задушили, вон шампанское пьют. Г. Чехову все едино, что человек, что его тень, что колокольчик, что самоубийца…»
