Ягоды бабьего лета | страница 16
— Мне нравится. Оно такое… слегка с горчинкой получается, и по цвету нежно-розовое.
— Надо попробовать. В другой раз поеду — нарву рябины. У нас за участком сразу лес начинается, там чего хочешь нарвать можно. И калина, и рябина, и черемуха растет…
Женщина умолкла и стала смотреть в вагонное окно. На ее лице так и осталось добродушно-ласковое выражение, с которым она говорила о муже и его любимом яблочном пироге.
Люба с завистью посмотрела на эту немолодую и не очень красивую женщину, полную, с натруженными руками, безмятежную в своем тихом счастье, и ей нестерпимо захотелось заплакать, закричать на весь вагон, но она сдержалась и вновь ушла в свои воспоминания.
А что любил Игорь? Что было его кулинарным пристрастием? Люба задумалась, перебирая одно за другим блюда, которые готовила сама, и те, что они заказывали в ресторанах, но какого-то особенного, такого, как этот «яблочный пирог», не могла выделить. Хотя нет! Как же она забыла? А селедка «в шубе», по выражению Игоря! Да, да! Селедка под тяжелым грузом вареных овощей, щедро политых майонезом. Обязательная закуска на всех домашних вечеринках. И даже в гостях за столом он тянулся в первую очередь к тарелке со свекольной горкой, внутри которой находилось такое аппетитное селедочное филе. Правда, в последние годы их совместной жизни, когда появилась новая традиция отмечать дни рождения в ресторане, никакой селедки «под шубой» в меню не было. Однажды официант презрительно фыркнул на вопрос об этом блюде, мол, закусок из прошлого кухня не готовит. И предложил на выбор ряд салатов с мудреными названиями.
«Закуски из прошлого»… Этого официанта, наверное, и в проекте не было, когда готовились все эти закуски, изобретенные в условиях тотального дефицита, когда народ не был искушен в японских, французских и прочих изысках.
Люба вспомнила их первый год после свадьбы. Они жили в общежитии, так как принципиально не хотели быть под крылом родителей. Да и где там было жить? У Любиных родителей маленькая двухкомнатная квартира с совмещенным санузлом, у матери Игоря и того хуже — однокомнатная в двухэтажном деревянном доме, построенном еще до войны, на самой окраине, откуда на работу ездить пришлось бы по два часа. СМУ, в котором после института работал Игорь, выделило молодоженам комнату в старой, обшарпанной общаге. Они были рады своему первому жилью и не обращали внимания на щелястый, давно не крашенный пол, на жуткий холод зимой из-за плохо пригнанных рам, на шумных соседей, до утра хлопавших дверями, бренчавших на гитаре или врубавших на полную мощь телевизор. Люба, помыв после ужина посуду и умывшись сама, дрожа от холода, скидывала с себя старенький лыжный костюм и с ледяными руками и ногами забиралась к Игорю под одеяло. Его тепла хватало на двоих. Припав к нему всем телом, она чувствовала, как от него идет горячая волна, и смеялась повторяющейся каждый раз шутке: