В общем я простил его, пока мы шли к мотоциклу, и ко мне вернулось хорошее настроение. Я вспомнил, что мотоцикл теперь мой и прикинул, что сегодня же вечером я смогу начать разбирать его. Недельки две-три на ремонт мне достаточно. А может управлюсь и раньше, как дело пойдет.
— Круторебрая дева Галина, — сказал вдруг Яков Михайлович.
— Что? — спросил я.
— Да так, ничего, — улыбнулся он. — Поехали, что ли?
— Вперед, — сказал я.
Сквозь рев мотора я еще несколько раз слышал, как он бормотал о крутореброй деве. Ему, видно, пришлись по душе эти слова, потому что он повторял их у каждого светофора.
— Круторебрая дева Галина, — слышалось мне как будто со стороны. — Круторебрая дева Галина.
В конце концов это и мне начало нравиться. Яков Михайлович бормотал, а я слушал — так мы и ехали. Пару раз я сам попытался произнести это, но почему-то мне было неудобно. Странно, вроде бы ничего особенного в этих словах нет, а сказать их я не мог.
— Ну, вот и все, — сказал Яков Михайлович, когда мы приехали. — Можешь забрать свой мотоцикл. А я через месяц получу «Москвич». Вот так-то.
Мне казалось, что он не очень-то хотел расстаться с мотоциклом. Если бы не Галя, он ездил бы на нем еще сто лет. Все дело было в ней. Он решил покрыть ее каблуки крупным козырем. Что ни говори, а у «Москвича» на два колеса больше, чем у мотоцикла. Не знаю, насколько Яков Михайлович надеялся поправить дела с помощью четырех колес, а меня вполне устраивали два.
Дня через два-три после покупки я встретил Галю. Мы возвращались с работы в одном трамвае, и я проводил ее до самого дома.
— Яков Михайлович продал мотоцикл, — сообщил я ей.
— Да? — удивилась она. — С чего бы это?
— Не знаю, — ответил я: почему бы и мне не прикинуться дурачком, раз со мной хитрят. — А знаешь, кто купил его?
— Кто-нибудь из наших? — спросила она.
— Я приобрел этот мотоцикл.
— Не может быть, — заверещала она. — Поздравляю, Сева! А ты прокатишь меня как-нибудь?
— Как-нибудь прокачу, — пообещал я.
— Только не забудь, — попросила она, и мы условились опробовать мотоцикл после ремонта вместе.
В тот же вечер я проболтался об этом Якову Михайловичу. Не знаю, черт ли меня дернул за язык или кто другой, только я вдруг взял и выложил ему весь наш разговор.
— Ерунда. Не может этого быть, — сказал он.
— Чего не может быть? — спросил я.
— Не поедет она с тобой. А ты уж распрыгался от радости, — усмехнулся он. — Смотри-ка, даже порозовел весь.
— Почему не поедет? — спросил я.
