Сменившись, заснуть не мог до утра. То опять вспоминал покойницу бабку, то тревожился предчувствием неминуемого наказания. Гауптвахта не страшила его, просто не хотелось, чтоб о нем и теперь плохо думали.
Девятнадцать лет прожил он, как перекати-поле. Люди жили иначе. Возьми Чуркина, того же Серегу Кравцова. Чуркин — ладно, пожилой человек, Кравцов же и в самом деле — Сергунек, а ведь и он жил по-иному, да и сейчас прикидывает: как бы вернее, лучше. Незаметно стал тянуться за ними. А теперь что же, опять все под корень срублено?
Время с подъема тянулось медленно. Казалось, сейчас, вот сейчас позовут, но его никто не вызывал, и он успокоился, решив, что в окоп заходил кто-то из часовых куревом разжиться.
Беда грянула во время подготовки орудия к стрельбе. Лешка-грек, которому Бондаревич приказал прикрепить к кронштейну оптическую трубу, долго копался: в укладочном ящике и наконец доложил:
— А ее, товарищ сержант, нету…
— Получше смотрите, — раздосадованно сказал Бондаревич, — да — поживей!
— Нету… Нигде нету. Как пропала…
Чуркин хмыкнул:
— Вот так дела. На базаре были все свои, а рябых быков — увели… Как же так, честная братия?
— Вчера ее с пушки не снимали, — вспомнил Кравцов.
Суржиков теперь был уверен: исчезновение оптической трубы — дело рук ночного гостя.
— Я виноват, — сказал он, потупясь под взглядом сержанта, — уходил с поста.
Бондаревич молчал, но было заметно, что это дается ему нелегко. Проверил, все ли крючки застегнуты, и зашагал к землянке командира взвода. Суржиков догнал его:
— Я виноват, я и отвечать должен.
— Вернитесь к орудию.
Суржиков не знал, чем занять себя. Свинтил банник и стал протирать его суконкой, хотя в этом не было никакой надобности. В расчете царило гнетущее молчание. «Осуждаете… — с обидой думал Суржиков. — А я ведь для вас старался, черти».
Бондаревич пробыл у Тюрина добрых полчаса. Вернулся внешне спокойный, только малиновый весь, как после бани. Из-под мышки торчала оптическая труба.
— Идите, Суржиков.
Тюрин лежал на кровати, курил, пуская в потолок колечки дыма.
— Ай-я-яй! Что же это вы, атаман? Пост оставили… Знаете, сколько здесь после оккупации субчиков всяких рыщет? Могли и пушку уволочь.
— Готов понести любое наказание.
— Наказа-ание… — Тюрин, будто ему кто помог толчком в спину, легко и ловко встал на ноги, рывком расправил гимнастерку под заскрипевшим ремнем. Почмокал губами — папироса потухла. Выплюнул ее к порогу, взял из коробки две новые, одну из них протянул Суржикову. — Садитесь, дымите. Как же вы дошли до такой красивой жизни, Костя-атаман?
