— Сколько человек, старшина? — спросил командир батареи, терзая зубами мундштук погасшей папиросы.
— Со мною — сорок два.
— В списке — сорок три.
— Одного прямо с пристани увезли в санчасть.
— Что-нибудь серьезное?
— Та ни-и, — ухмыляясь, махнул рукой Мазуренко. — На кухне болезню прихватил, животом, кхе… страдает.
Командир батареи выплюнул огрызок папиросы, поискал его глазами в траве, вдавил в землю каблуком:
— Отведите войско во-он туда. Сами ко мне.
4
Командир батареи шел молча на два шага впереди Мазуренки и Бондаревича. «Расстроился, — осуждающе думал старшина, стараясь ступать ровнее, чтобы смягчить хромоту, — не такое пополнение привез. А где ж я тебе гвардейцев возьму, у бисова батьки?»
Хромовые сапоги комбата отпечатывали на песке такие маленькие следы, что Мазуренко давил их одной подметкой. «Н-да, ты и сам, хлопче, невелик богатырь. Глаза, правда, видные, твердо берут. Одни глаза…»
Старшина тут же подумал: три ордена этому хлопцу перепало не за них, однако вот этих удалых молодцов, прибывших с ним, Мазуренко, следовало бы отдать под начало командиру более внушительного внешнего вида, чтоб фигура — во! — голос — гром, каждое слово — гвоздь, вбитый по самую шляпку.
Вошли в палатку, натянутую кое-как на четыре колышка.
— Люди сегодня на сухом? — спросил старший лейтенант, устало опускаясь на колченогую табуретку.
— Теоретически — на сухом, а практически многие, бисовы дети, еще вчера все прикончили. Лапу сосут.
Комбат хмыкнул, обернулся к Бондаревичу:
— У нас в остатках можно наскрести что-нибудь?
— Картошка…
— Сварганьте пюре. Побольше. — Теперь комбат глядел уже на Мазуренку. — Повар у нас никудышный. Вон в той палатке… солдаты экстра-класса… утром прибыли. За неимением юбок щеголяют пока в штанах. Срочно подыщите повариху и езжайте с Бондаревичем в тылы. Получите продукты, шанцевый инструмент, ну и узнайте заодно о юбках и… Что там еще входит в атрибуты женской экипировки? Я в этом ни бельмеса. Все. Идите. Знакомиться будем потом.
«Повезло, як грешнику в пекле, — сокрушался Мазуренко, направляясь к палатке девушек. — Еще бабские рейтузы та лифчики в руках не держал. А, грэць бы тебя побрал с такой долей…»
Подойдя к палатке, услышал дружный девичий смех. Потом, от порога:
— Товарищ лейтенант, а нам говорили — любовь карается гауптвахтой.
— Карать буду я.
— Девочки, вывод — поближе к руке карающей.
— Вот именно. Кто там топчется? Входи.
Терпковато и духмяно пахнуло не то свежим сеном, не то душистым мылом. Слюдяные окошки пропускали мало света. Мазуренко сперва заметил головы в разноцветных кудрях под пилотками, потом, освоившись с темнотой, увидел на себе пар двадцать живых, любопытных глаз. Лейтенанта не заметил. Растерянно кашлянул, натянуто улыбнулся, подумал: «Мамочка риднэсенька, як з ими и розмову починать?»
