Константинов жил в районе новостройки, в «безразмерном», по его собственному выражению, чудовищно огромном доме, закругленном наподобие калача. Сам Фиалков обитал в центре, в старинном, тихом трехэтажном особняке, выходящем окнами в разросшийся рябиновый сад, и, когда он приезжал к Константинову, вид семнадцатиэтажной громадины на двадцать подъездов с бесчисленными окнами, балконами, неопрятно увешанными разноцветным бельем, приводил его в состояние опасливого беспокойства. Всего пять лет прожил в раннем детстве Михаил Михайлович в деревне, но именно они определили во многом его дальнейшие вкусы и пристрастия. Будучи горожанином в первом поколении, он любил и ненавидел город с остротой только что народившегося чувства. Городские пейзажи действовали на него завораживающе, он мог зачарованно остановиться посреди улицы, испытывая раздраженное восхищение от подавляющей его мощи и своеобразной, какой-то нечеловеческой красоты простиравшихся куда хватало глаза пространств, забитых камнем, бетоном, стеклом, машинами, людьми, неоновыми светильниками, обезглавленными ножами садовников криворукими обрубышами тополей, сизой дымкой и гарью выхлопных газов, неумолчным, нескончаемым шумом и грохотом. Фиалков отдавал предпочтение внешнему облику человеческих поселений своего детства. Ему милы были маленькие уютные домишки, прячущиеся в садах, дома с распахнутыми настежь окнами, в которые бьются зелено-белые волны обрызганных росой черемух и откуда виден луг, окаймленный темной полосой леса, а не глухослепой брандмауэр соседнего дома.
…Лифт не работал. Взобравшись на десятый этаж, Михаил Михайлович остановился отдышаться. Сквозь пыльное окно виднелась головокружительно далекая полоска асфальта. «Любопытно, — праздно размышлял Фиалков, — может ли человек безнаказанно для здоровья жить на двадцатом, сороковом этаже вдали от зелени, от земли, от ее запахов и испарений?» Об этом он думал всякий раз, когда оказывался выше третьего этажа.
Приблизившись к знакомой, не обитой дерматином, голой двери, он хотел было нажать кнопку звонка, но заметил, что дверь приоткрыта, и вошел, решив, что хозяин уже поджидает гостей. Каково же было его удивление, когда он увидел в квартире Кинстинтина совершенно незнакомого человека, рассеянно рывшегося в книжном шкафу, к которому хозяин никого и близко не подпускал. Еще больше удивился Фиалков запустению, в каком находилась обычно аккуратная комната Кинстинтина. На тахте валялись кое-как сложенные рубашки, стол был завален бумагами, в кресле лежал полураспакованный тюк белья из прачечной. Незнакомец, белобрысый парень, с мальчишески залихватской небрежностью одетый в джинсы и полинялый вытянувшийся свитер, внимательно наблюдая, как осматривается вошедший, спросил хриплым и одновременно пронзительно-высоким голосом, в котором Фиалкову послышалась невеселая насмешка:
