Подгоняемая настойчивой, неотвязной мыслью, она приблизилась к берегу и тут, у крутого обрыва, поросшего кустами, остановилась.
Берег почти отвесно падал к воде. Река текла тихо, огибая рощу, но сюда доносился оглушительный водопадный шум с плотины. И вдруг в этом гулком шуме Мария услышала собственный голос: «Так лучше… да и некому будет жалеть…» В мутном забытьи она еще ближе подошла к обрыву, подмываемому водой, — он не испугал ее, — и ждала, что вот сейчас ей надо сделать последний шаг, земля обвалится, рухнет, и — все на этом кончится!..
Зажмурясь, она уже почти висела над этой пропастью, нащупывая ногой неровный травянистый край обрыва, — и вдруг вскрикнула, услышав глухой всплеск воды и страшную тишину, наступившую вслед за этим. Мгновенно открыла глаза: неподалеку от нее, где обвалилась глыба земли, расходились по воде круги. Мария в испуге отпрянула от берега, представив себе свою гибель.
Поспешно уходя прочь, она не могла понять, как очутилась у обрыва и когда овладела ею мысль о смерти. Однако она не испытывала и радости, что жизнь давалась ей вторично.
Она возвращалась домой с единственной мыслью об отце, но и сама не знала, зачем он понадобился ей. Она не хотела сперва идти той же дорогой, которой уходила из дома, но, миновав первую избу, откуда смотрели на нее из окон, свернула опять на гумна.
Мать встретила ее у сарая, еще издали узнав по розовому платью, и по лицу хотела прочитать, что было на душе у дочери. И первое, что бросилось ей в глаза и поразило, — это был тупой, безразличный и какой-то отрешенный от всего взгляд.
— Где ты была? — с горьким томленьем и состраданьем сказала мать, кидаясь к ней обрадованно.
— А что случилось? — с тяжелым равнодушием оглянулась Мария, проходя мимо нее в дверь.
— Ведь я заждалась тебя. — Больше ей нечего было сказать. Она вскинула руки на плечи дочери и припала лицом к ее груди. Точно высокий молодой побег, поднявшийся на смену старому спиленному стволу, шаталась Мария, поддерживая плачущую мать. Потом, слегка отстранив ее, спросила:
— Папа дома?.. мне надо с ним помириться.
— Я схожу за ним! — заторопилась мать, и уже искала свою косынку. — Ты — умница моя! Это — благородно, это по-человечески хорошо!.. Ведь роднее тебя у нас никого нет… одна ты осталась… И отца пожалеть надо… здоровье у него плохое… Помиритесь… он сейчас придет.
И мать осталась с дочерью, от которой не смогла уйти.
Пустой класс, где сидел за столом Олейников, согнувшись над своими бумагами, был чисто вымыт и залит жарким солнцем. Наискосок лежали на полу и на сдвинутых партах светлые большие квадраты окон. Непривычная, какая-то всеобъемлющая тишина окружала старого учителя и по временам мешала ему работать. Но где-то отдельно от этой тишины чудились ему неумолкающее ровное жужжанье детских голосов, полные, румяные и озорные лица и нетерпеливые возгласы. Он невольно поднимал глаза, смотрел перед собой, но вместо знакомых, на всю жизнь запоминающихся лиц, он видел пустые и тесно сдвинутые парты и, усмехнувшись себе в усы, опять принимался за годовой отчет.
