Высокий, уже седоватый Панин открыл свой кабинет.
Через несколько минут Димка стоял перед ним. Тонкой рукой Панин снял со стола стакан с чаем, помешал и отпил глоток.
— Слушаю.
Он наперед знал, что скажет юноша. Димка посмотрел на него и путано объяснил.
— Что ж, прочтите другое. — Панин откинулся, задерживая тонкую руку на краешке стола.
Перед Димкой сидел счастливый человек. Но Панин не был счастливым. Сам он считал, что живет посредственно. Он был добр, умен, его любили, но высшего наслаждения в своей среде он не испытал. Постепенно порывы сменились обыкновенной службой, в которой тоже надо было стараться, иначе на твое место сядут другие. Долг педагога и администратора заставлял его возиться с молодежью, и работа у него ладилась.
— Пожалуйста, — повторил холодный Панин.
Не было сил читать смешное. Димка выжимал из себя каждое слово, и одна мысль сжигала его: понравиться, понравиться! Панин то опускал глаза, то поворачивался к окну, и Димка опять чувствовал, как погибает.
— У меня еще есть стихи.
— Нет, достаточно, — прервал Панин. — Благодарю вас.
Молчание обвиняло Димку в бездарности. Он был жалок и, странно, выпрашивал жалость к себе.
Панин встал, прошелся к окну, долго-долго смотрел вниз на людей, точно забыл о Димке, и сказал наконец, повернувшись:
— Вы видите то, что читаете? Садитесь.
— Вижу, — солгал Димка. Он видел портрет великого артиста на стене, длинные пальцы Панина, его чужой неинтересный взгляд, лимон в стакане, ощущал боязнь, тупое рвение. Он видел одно, а читал про другое, и выходила неправда, потому что ту жизнь, о которой он читал, он не мог почувствовать из-за желания угодить. Он и сейчас солгал, ложь была зацепкой, он еще надеялся, что его полюбят, и лгать почему-то было не стыдно, он просил помощи якобы ради святого дела, которому не терпелось служить.
Панин нехорошо помолчал, потом спросил о семье. Какая-то ниточка спасения протянулась к Димке, он рад был ухватиться за нее и снова готов был солгать. Все равно никто не узнает, и он даже Егорке не скажет, и Лизе тоже, и когда он вспомнил их, ему подумалось, что они бы не укорили его.
Но Панин все видел.
— Таких, как вы, много, — сказал он. — Комиссия не ошиблась. — Он сел, потрогал стакан с остывшим чаем. — Мы вас не возьмем.
У Димки стыдливо блестели глаза. Его не признавали твердо. Ужасно, когда в тебе не находят искры божьей. Он тонул совсем.
— Мне без института не жить… — сказал Димка, дрожа губами.
