— Ди-има! — говорила Матильда, водя пальцем по моей спине. — Warum… Зачем грустны? Ты уже не любить deine Tildchen?
Голос ее звучал жалобно, умоляюще, просяще. Я поворачивался к ней, привлекал ее к себе, зарывался лицом в ее волосы, лишь бы она не видела моих растерянных глаз, не видела моей тоски, непонятной мне самому.
Как-то она, уколов ладонь о какую-то колючку, произнесла что-то сердитое. Я переспросил. Она повторила по складам:
— Ma-chen du li-eb!
— И что это такое?
— Ругать.
— Что же здесь ругательного? Machen — делать, du — ты, lieb, lieben — любить. Получается: делать с тобой любовь. Так?
— Ja. А как… diese говорить по-русски?
— О, у нас для этого есть… Wir haben Wort… Fachwort, специальные слова. Понимаешь? Нецензурные, непечатные слова.
— Ты меня научить?
— Нет, — покачал я головой. — Nein! Я никогда не произносил этих слов при женщинах. Да и зачем они тебе?
— Пож-жалюста. Я так много слыхать руски ругать… Auf russisch schimpfen.
— И не проси. У меня язык не повернется.
Я заметил: нерусские с большой охотой, с каким-то удовольствием, наслаждением пользуются русским матом. Даже люди, считающие себя интеллигентами. Для них, видать, похабщина на чужом языке не выглядит такой отталкивающей, как на своем. А может быть, тут что-то другое: ткнуть меня, русского, в мое же дерьмо?
Нет, не мог я научить Матильду нашему мату. Не мог я себе представить ее, с ясными глазами выплевывающую похабные слова… хоть бы даже среди своих немцев, в похабщине этой ничего не смыслящих.
Впрочем, Матильду мое нежелание научить ее русскому schimpfen ничуть не обидело.
Однажды утром Матильда не пришла к нам на веранду. Я заволновался, не зная, что думать. Миновали полчаса, час, а ее все не было. Сергей, заметив мое беспокойство, зевнул безразлично и изрек:
— Между прочим, вчера заходила Анна-Ануш, спрашивала про вас и сказала, что у вас с немкой анализы крови ухудшились. Билирубин повысился. — Помолчал, добавил глубокомысленно: — Между прочим, с чего бы это?
Я отправился к Матильде.
После того грозового утра мне больше не доводилось заходить к ней в палату ни разу: мы оба опасались, что можем забыться.
Я постучал, услыхал ее голос и открыл дверь.
Все тот же белый полумрак, та же черная копна волос на подушке, только теперь, утром, возле кровати стояла капельница, и шланг от нее тянулся к Матильдиной руке.
— Was ist los, Tildchen?
— Плёхо. Анализ плёхо.
— Warum?
— Ich weis nichts, — пожала она плечами. Потом лукаво улыбнулась и пояснила: — Мы много ходить nach Berg. Понимать? Der Arzt sagt: ich will… я — лежать. Liegen. Понимать?
