Постепенно и нас с Сергеем захватило веселье, беспричинное и легкомысленное, свойственное детям да иностранцам, не знающим ни языка, ни традиций друг друга и посему допускающим любую нелепицу в отношениях с аборигенами. Ничего смешного мы бы с Сергеем не нашли, если бы вздумали изъясняться на такой тарабарщине.
Мы вышли в больничный садик. Несмотря на чудесную погоду и еще не жаркое утро, остальные больные оставались в своих палатах, и на всем обширном пространстве больничного двора, с тремя или четырьмя разбросанными там и сям корпусами, изолированными друг от друга невидимыми стенами, не было видно ни души.
Сергей шел впереди, энергично указывая путь к единственной скамейке под ивами, что напротив нашей веранды, будто сиживал там уже не раз и будто сами мы этой скамейки найти бы не смогли. Он снова и снова пытался объясняться с Матильдой на ломаном русско-английском, но если бы Матильда и понимала хоть что-то по-английски, Сергея она бы все равно не поняла, как не понимал его я, тоже когда-то учивший… или, вернее сказать, проходивший английский в институте и сдавший его аж на четыре балла. Впрочем, жестикулировал Сергей куда красноречивее и доходчивее. При этом он игнорировал совершенно мои возможности переводчика, то ли не веря в них, то ли считая, что непосредственное общение более для него выигрышно.
Глядя, как Сергей увивается вокруг Матильды, я представил его в своем врачебном кабинете, как обхаживает он симпатичных пациенток: «А это что за буковка? Смотрите на меня, дорогуша! Не мигайте! Ах, какие у вас, между прочим, глазки!» — и подумал, что он все-таки выбрал себе не ту специальность: ему бы не окулистом быть, а гинекологом. Впрочем, если я и не пытался перехватить у него инициативу, то исключительно потому, что был уверен: Матильда из нас двоих предпочитает не его. К тому же она частенько обращалась ко мне за разъяснениями, и меня иногда так и подмывало посадить Сергея в лужу в ее глазах, и я, быть может, поддался бы этому искусу, если бы не видел, что сам он делает это значительно лучше меня.
— Э-э, Матильда, — говорил Сергей, заглядывая ей в глаза. — Социалисмус — это ты понимать?
— Ja, ja, понимать, — смеясь, отвечала Матильда.
— Комсомо-ол понимать?
— Йес, комсомо-о-л.
— А вот как у вас, между прочим… как вы иметь в ГДР этот социалисмус, а потом… — и Сергей сделал красноречивый жест, как бы отворачивающий кому-то голову и сердито спросил: — Фээргэ есть хорошо? Понимать?
