– Эй, Глупышка Милли! – крикнул я ей вслед.
Она остановилась и обернулась:
– Что, здоровяк?
– Под какую песню танцуешь?
– Новый хит, возможно, ты его слышал. Называется «Ничего не рифмуется с «Давид».
Я откинул голову и рассмеялся, а затем громко запел песню, придуманную ночью, пока Милли продолжала идти своей дорогой.
– Я люблю, когда ты вертишь попой, и запах твой фруктовый!
– Да, это она! – крикнула Милли и еще немного повиляла задом, шагая по тротуару.
У меня в кармане зазвонил телефон, и я ответил на вызов, продолжая смеяться.
– Мистер Таггерт, это доктор Штайн из Больницы Солт-Лейк-Сити. Мы с рентгенологом уже изучили результаты вашего МРТ.
– Можете не говорить, я сам знаю, что мой мозг патологически мал, – пошутил я, не особо вникая в беседу, так как мой разум сосредоточился на удаляющемся силуэте Милли. Когда она рядом, мне вообще трудно сосредоточиться на чем-либо другом.
Доктор не посмеялся. Это должно было послужить мне первым тревожным звоночком. Как и тот факт, что я выписался из больницы меньше восьми часов назад и доктор звонил мне лично. Но в эту секунду – за секунду до того, как новость сорвалась с его уст, а Милли исчезла из моего поля зрения, – я был абсолютно счастлив. Жизнь не идеальна, люди не идеальны, но случаются и хорошие моменты, и этот один из них. Он был как алый воздушный шарик, наполненный предвкушением перед тем, что подкинет жизнь, ожиданием развития наших отношений с Милли и миллионов завтрашних дней. А затем ему пришел конец. Шарик лопнул с громким хлопком, и резиновые ошметки моего идеального момента упали к моим ногам.
– Я бы хотел, чтобы вы вернулись. Нужно провести еще один тест и сосредоточиться на проблемной области. На рентгене показаны некоторые отклонения – тень, которую нужно изучить подробнее. Это не моя сфера, но я проконсультировался со специалистом, и он сказал, что свободен во второй половине дня. Вы сможете приехать через час?
* * *
Я знал, что немного страдаю клаустрофобией, и по той же причине боялся темноты. Я всегда объяснял это астмой, которая была у меня в детстве. Пробуждения посреди ночи от недостатка воздуха, чувство, что я заперт в ловушке, что я не могу сделать глубокий вдох. Я понимал, что должен дышать, или умру, но все равно не мог этого сделать. Клаустрофобия – это просто синоним к «беспомощности». Я ненавидел это ощущение.
Меня попросили не шевелиться, но я даже боялся вдохнуть, и в итоге врачам пришлось прервать первую попытку, чтобы я взял себя в руки.
