ТАББИ ЗНАЕТ ПРО ДАЛЛАСА. Она узнала не потому, что я ей рассказала, а из-за последствий. Даллас должен был быть просто интрижкой, хорошим поводом, чтобы потерять девственность, потому что он оказался рядом и не возражал. Но он каким-то образом все равно стал поворотным моментом в моей жизни. Как же это несправедливо, что у меня совсем не получается относиться к вещам легкомысленно. Такое ощущение, что у моего тела всегда другие планы.
Может, Табби знает, каково это.
Сегодня первый учебный день, так что естественно, что я увижу его сегодня. У меня не получится избегать его, как я это делала все лето. Он на год младше нас (Табби назвала меня совратительницей малолетних, когда обо всем узнала), так что в классе мы с ним не пересечемся, но во всех остальных местах я буду его видеть. Я знакома с ним уже несколько лет. Его семья живет через три дома от нашего, и его мама иногда заходит к нам, чтобы попить вина с моей матерью у нас на террасе, откуда слышен их непрерывный смех, улетающий в небо. Теперь, когда миссис Маккей заходит к нам, она говорит: «Привет, Элли», и я гадаю, что ей известно. Теперь, когда она полупьяная болтает с моей мамой по вечерам, я гадаю, о чем же они на самом деле разговаривают. Не обсуждают ли темы, которые не стоит затрагивать.
– Ты слишком нервничаешь, – говорит Табби, когда подбирает меня на синей «Тойоте» своего отца. – Расслабься. Ты ничего, черт побери, ему не должна, помнишь?
Ее голос звучит жестко, непоколебимо. Она вернулась. Вернулась та самая девушка, которая обладает способностью заставлять меня чувствовать себя одновременно видимой и невидимой. Марк что-то с ней сделал, каким-то образом сумев ее уменьшить, превратить огромное сияющее солнце в нечто, напуганное собственной тенью. Теперь же тень Табби стала темнее и больше, накрыла нас обеих, как тент. Я привыкла быть в этой тени.
– Ты права.
Я окидываю взглядом то, что на Табби сегодня надето, или то, чего не хватает. На ней шорты, которые задрались так высоко, что я не понимаю, насколько они коротки на самом деле, и короткий топик. С момента гибели Марка прошло три недели, и за эти три недели Табби металась между состоянием безмятежного спокойствия, рыданиями, приступами смеха и детской радости, за которые она впоследствии извинялась, как будто ей нельзя было чувствовать себя счастливой, в то время как он лежит в двух метрах под землей. Она говорила мне, что Марку не нравилось, когда она открывала слишком много участков тела. Я всегда замечала, что это ему не мешало в тот вечер, когда они впервые встретились.
