. Если их утратит взрослый человек, это будет для него трагедией. У детей очень раннего возраста оставшееся правое полушарие мозга обычно умудряется выработать способность говорить и понимать речь, но редко так же хорошо, как с неповрежденным левым полушарием.
Но Дженнифер повезло – если вообще можно говорить о везении ребенка, которому показана гемисферэктомия. Ее левое полушарие было в полном порядке. Это в правом у нее бесновались электрические сигналы, и именно его следовало удалить, чтобы дать здоровому левому полушарию шанс беспрепятственно работать, а самой девочке – возможность вырасти и жить нормальной жизнью.
Сквозь мягкие волосы прощупывался череп. Несколько длинных проходов широким двойным ножом машинки для стрижки волос – и локоны Дженнифер соскользнули на пол. На выбритую черепную коробку я нанес разметку йодом. На шее и лице девочки образовались ржаво-рыжие потеки. Под ярким светом налобной лампы частички копоти и костная пыль от работающей дрели разлетались, как искры от костра. И запах, незабываемый запах, как от древесной стружки, дыма и чего-то еще. Обычно в черепе проделывают достаточно мелкие отверстия, но на сей раз пришлось вырезать огромный участок черепной кости – как будто я вырезал из земного шара целый континент.
С потолка свисал операционный микроскоп, он парил над мозгом Дженнифер на подогнанной под мой рост высоте, так что его окуляры приходились как раз на уровне моих глаз. Хотя это выглядит дико, у операционного микроскопа ниже окуляров свисает мундштук (в форме загубника боксерской капы), и, зажав его зубами, я могу двигать и вращать голову, тем самым меняя положение микроскопа и, соответственно, свое поле зрения. Это позволяет не отрывать рук от операционного поля, хотя и отдается болью в шейных мышцах. Но мне было не до болезненных спазмов в шее, поскольку я сосредоточил все внимание на непосредственной задаче.
В левой руке я зажал аспирационную трубку, а большой палец положил на маленькую площадку на ней для регулировки воздушной струи. Сдвигая палец назад по площадке, я выпускал часть воздуха, и всасывающая способность аспиратора уменьшалась. При движении пальцем вперед давление и всасывающая способность, наоборот, увеличивались. В правой руке я держал длинный коагуляционный пинцет, который включался и выключался ножной педалью, чтобы по ходу операции я мог прижигать (и запаивать) мелкие кровеносные сосуды.
Уже сотни, тысячи раз я стоял на этом самом месте у операционного стола. Хирургические инструменты мне уже привычны так, словно они продолжение моих рук. И как всегда, при каждом ударе сердца оперируемого его мозг легонько подрагивает под руками. Глядя на мозг Дженнифер, я не находил никаких характерных признаков заболевания. Ни темной крови от травмы, ни очагов патологической раковой ткани. Гребни извилин и таинственные впадины борозд блестели, опутанные тонкой сеткой красных и синих протоков микроциркулярных русел – завораживающее сплетение крапинок, как на картинах Джексона Поллока. Правое полушарие выглядело как полагается. Безупречным, нормальным, здоровым. А я готовился изрезать его на куски.
