Такое с ним бывало не раз: встретит где-нибудь на дороге незнакомца, а кажется, будто видел его раньше. И даже заговаривал с ним, как с давно знакомым человеком.
И мальчика с ситцевой котомкой наперевес он не забудет никогда. Прискакал к нему в Дзауджикау на чужом коне, без стука ворвался в мастерскую: «Готта[26], помоги! Пристав угоняет нашу корову!» Глаза, полные страха и отчаяния, сведенные губы.
Они скакали вдвоем на одном коне, но не застали ни пристава, ни коровы. Четверо испуганных детей окружили женщину, слегшую от горя.
— Нана, — прошептал путник, вглядываясь в другую картину.
Женщина с кувшином на спине и мальчик, вцепившийся в материнский подол. Его детство, точно соскользнувшее в небытие. С этой женщиной он никогда не встречался. Писал ее по рассказам старых соседей.
Тепло материнской ласки, матери, которую он никогда не видел, перешло к нему из рук Чендзе. От них всегда пахло свежим молоком и чуреком.
«Готта, помоги, у меня отнимают последний клочок земли!» «Помоги, Готта!» — слышалось ему со всех сторон.
Он подошел к незаконченной картине, которую назвал «Скорбящий ангел». Она мерцала, как голубой мираж. Увидев живые слезы горянки, переодетой в прозрачное ангельское одеяние, он повернул полотно лицом к стене и выскочил из мастерской. Он бежал от горя и слез, от собственной жизни, от своей нескончаемой ссылки. «Съезжу в Нар, повидаюсь с Чендзе и Леуа», — подумал он, забыв о том, что их давно нет на свете.
Ветер с Терека рвал концы белого башлыка одинокого путника. Над головой распахнулось окно. Из него, как птицы, выпущенные на волю, выпорхнули звуки музыки. Играли Чайковского. Путник остановился у кирпичного двухэтажного дома. «Я, как нищий, подбирающий за вором жемчужины краденого клада, — подумал он. — Неужели и музыку хотят заточить в четырех стенах?»
И все-таки на душе стало легче. Посветлели серые очертания гор. «Донести бы музыку до Нара…» — думал он, сразу вспомнив нищего Кубады, которого видел однажды перед зданием конторы Садонских рудников, нечесаного, неумытого, в лохмотьях и старой шубенке, подпоясанной ситцевой бечевкой.
…Старый Кубады, окруженный детьми, сидел на серой каменной плите и пел о дигорском бедняке Гуймане, у которого кабардинские князья Баделята силой хотели отнять быков.
— Не отнимайте у меня быков, господа! Как же я прокормлю своих детей? — просил бедняк Гуйман.
Один из Баделят — хромой Смали Туганов с насмешкой сказал старому Гуйману:
