— Ничего я не знаю! Если об этом кто-нибудь знает, то только дедушка Бибо и старый дуб.
— Старый дуб? Старый дуб знает о собственной казни?
— Чего ты пялишь глаза? Посмотри-ка на дорогу, как она острием впилась в ствол дуба! Его нужно свалить и выкорчевать корни!
— Ах, вот о какой казни идет речь! Жаль родник…
— Жаль родник! — передразнил меня Заур. — А дедушку Бибо не жалко? Легко сказать — свали! А смогут ли они жить друг без друга?
У меня заныла спина, будто меня стегнули хлыстом со свинцовыми шариками, которым когда-то в детстве нас с Зауром хлестал Леуан. Так ли давно это было?
Бабушка Кудухон постелила мне у открытого окна. Я слышал, как на лесистых склонах Иально орали сарычи и жалобно причитал филин. Над лысой вершиной горы уже мерцала зеленоватая утренняя звезда, а из узкого ущелья Иори доносилось мягкое, убаюкивающее шуршание реки, и время от времени слышался пронзительный вой голодных шакалов.
За деревянной перегородкой вдруг замычал теленок. Я лежал с открытыми глазами и смотрел на черные контуры гор, нарисованные на звездном небе, и на дугу Млечного Пути, пересекающую Иально пополам. Я думал о боли и грусти, из которых, по словам Заура, состояло наше прошлое. Эти чувства дремали в нас, и мы хотели о них забыть, но неожиданно огонь воспоминаний вспыхнул с новой силой…
В соседней комнате возилась бабушка Кудухон. Рядом со мной на кровати спал Заур. Я стянул с него одеяло и потряс за плечо.
— Я не сплю, — шепнул он.
— Слышишь, Эрнесто! Получается, что Хадо не уехал в Телави, а просто сбежал!
Заур задержал дыхание:
— Слабости бывают у всех, а вообще Хадо геройский малый… Спи, а то нана услышит.
— Ничего геройского я в Хадо не заметил! — сказал я в надежде подзадорить Заура, но почему-то меня испугал собственный шепот. Он походил на треск сухих сучьев или на шуршание пергамента.
За перегородкой мычал теленок, жалобно призывая мать. Погас тусклый свет, проникавший в нашу спальню сквозь дверную щель из соседней комнаты. Наверное, бабушка Кудухон кончила чистить одежду и кирзовые сапоги Заура и легла спать.
— Слышишь, Астаноглы! Хадо рос на наших глазах, но, видимо, мы его не до конца знаем… Бывает же так: человеку не хочется признаться в чем-то самому себе, хотя он ничего зазорного не совершил…
— Против Леуана мы с тобой восстали раньше Хадо, но никто этот поступок не считает героическим.
— Это че-пу-ха! То, что он предложил Леуану сесть в кузове самосвала, — чепуха. Это шутка Хадо, которой он заглушает боль… Ты помнишь нашего директора Авксентия Хасакоевича и его заученные тосты? — спросил вдруг Заур.
