Захотелось тут же отправиться в гавань, постоять на палубе своего корабля, даже не спускаясь вниз, в центральный пост, не поднимаясь вверх, на мостик, просто постоять на палубе у ограждения боевой рубки, погладить остывший металл, похлопать, будто коня вороного по холке.
Рывком освободился от одеяла, сел на постели, включил ночничок, что стоит на тумбочке, нащупал ногами тапочки. Жена Франя приподняла голову, испуганно спросила:
— Что с тобой?
— Все в норме. Отдыхай. Пойду на кухню покурю!
— Ты же не куришь?..
— А… добро! Тогда будем спать.
Алеша брал с разделочной доски горячий блин, сворачивал трубочкой, пофукивая на пальцы, макал блин в сгущенку, налитую в голубое блюдечко.
— Ма, подкинь!
— Ну, прорва. Чистая тебе прорва! — любуясь сыном, приговаривала мать. Она стояла у плиты, в левой руке держала ручку сковородки, в правой — половник, которым наливала на сковородку белую гущу. — И что вы, Горчиловы, такие падкие на мучное? Батя твой, царство небесное, тоже тестоедом был. Натворю полное сито пельменей, наварю — все слопает.
Мать умолкала, подносила передник к глазам. Алеша просил:
— Мам, не надо.
Всегда так: стоит ей вспомнить отца — сразу в слезы. Столько лет прошло, но она никак не может успокоиться.
— Проклятая война, проклятый фюрер, что ты натворил!
Мать била себя кулаками по лбу, обессиленная, присаживалась у плиты на табуретку. Сковорода подгорала, отчаянно дымила. Алеша вскакивал с места, открывал оконную створку. Он не успокаивал мать, не уговаривал. Понимал: пока она сама себя не переборет, пока у нее не отойдет душа, ничто не поможет.
Алеша не помнил отца, потому о нем думал как о постороннем. Он не знал, какие у него руки, чем пахнет в карманах, больно ли он щиплет за уши. А вот дедушку, который умер совсем недавно, Алеша помнил живо. У дедушки руки жесткие, не руки, а клещи. Дедушку «распопом» дразнили. Бабушка тоже, бывало, разозлится и давай выговаривать:
— Сам распоп, дети твои распоповичи и вера твоя распоповская!
— Рехнулась, старая! — мирно начинал сопротивляться дедушка. — Какая же это такая вера распоповская? У меня она самая истинная…
— В церковь не ходишь!
— Потому как не люблю, чтобы кто-то стоял между мной и богом. А попы и есть самое бесовское племя, они только то и делают, что людям бога заслоняют. В церковь не хожу. Когда надо, помолюсь в святой угол — всевышний меня и так услышит. — Разгневавшись наконец, он вставал со стула, прохаживался по комнате, обеими руками поглаживая бороду, деля ее надвое. — Сусальной позолотой пустоту души не прикроешь, огнем свечи неверие не растопишь. Ежели есть вера, она глубоко в тебе самом, почто ее обряжать в дорогие одежды!..
