— Не приставайте ко мне, Нибур, с вашим гуляшом, когда я рассказываю вам о Гейнсборо, и послушайте-ка, что-то мне очень холодно!
За это мне бы отпустить инженера, пусть бы грохнулся, ведь и я не вспотел, или мне бы съехидничать и сказать ему, что он же великий умник, все вопросы враз решает, но я уговорил соседей поддержать его минуточку и растер его тощие ноги.
На этот раз командовал перекличкой капитан, и он пожелал знать, что там с «этот старик».
Пришлось мне тащить «этот старик» в лазарет, а там «этот старик» выпросил у меня мой шерстяной джемпер, зеленый с вышитыми эдельвейсами, — последнее, что оставалось у меня из дому, а ведь мне тоже было холодно.
В приемном отделении сидели и ждали человек пять-шесть, и кое-кто развернул свои ноги. Они очень походили на мои, и потому я тоже раскрутил тряпки с моих пальцев. Пришла врачиха с санитаром, одним из наших; тот напустил на себя важность. Он записывал наши фамилии и резко оборвал меня, когда я сказал, что всего-навсего сопровождающий. Он осмотрел нас и приказал мне «с этакой чепуховиной» убираться назад в лагерь. А инженера обложил такими словами, которые я и в толк-то взять не посмел; а этого дистрофика, сказал он, даже в списках похерили; я счел его слова изрядной наглостью, тем более в присутствии женщины. И заявил ему, чтоб он не смел так выражаться, но инженер Ганзекель цыкнул на меня:
— Не болтайте чепухи, Нибур!
Что только он терпит, подумал я, и начал снова заворачивать свои ноги, но тут врачиха спросила:
— А вы не в родстве ли с Бартольдом Нибуром?
— Нет, я не в родстве с Бартольдом Нибуром, но я его земляк, и мне, понятно, очень хорошо о нем все известно, ведь в хрониках моего родного края не так много людей, которые были бы финансовыми советниками барона фом Штейна[9] и прусскими послами и вдобавок еще профессорами римской истории. Были еще Нибуры из Мельдорфа, отчаянные забияки, — в школе мы от них покоя не знали. Но в родстве я и с ними не состоял, а в моем классе сидели еще три Нибура.
Врачихе я не сказал, какое она явила мне чудо — Бартольд Нибур, да еще от русской; она же осмотрела мои пальцы на ногах и отправила в лазарет.
Я попал в отделение обмороженных, инженер — в отделение для дистрофиков, а то похабное слово означало, что его вычеркнули из списков; я и тут заботился об инженере Ганзекеле, а он тут даже подтянулся. Но все-таки свой личный вопрос ему решить не удалось.
Зеленый джемпер я увидел позднее на том грубияне санитаре. Вышитые эдельвейсы он спорол.
