Сейчас благодаря самоотверженному творческому труду переводчиков мы становимся русскими читателями новой книги Канта.
Почему я заговорил о переводчиках? Да потому, что, читая роман на русском языке, я только постепенно, по ходу чтения начинал все больше понимать, насколько он труден для перевода на другой язык.
Роман Канта сложен не только потому, что это вообще книга глубокая по смыслу и редкая по остроте и многослойности психологического анализа, по кругу ассоциаций, возникающих у ее героя, вдобавок ведущего рассказ от первого лица. И даже не только потому, что в воспоминаниях героя путешествие через разные круги ада сопровождается одновременными путешествиями в детство. Эти, при всей своей внезапности, всякий раз психологически оправданные переходы требуют от читателя постоянного внимания, а порой возвращения к предыдущим страницам для того, чтобы еще раз перечувствовать вместе с героем все то, что, неоднократно возвращаясь в свое прошлое, он снова и снова переосмысливает для себя, заново воспринимая и окружающих людей, и собственное «я».
Весь этот сложный механизм книги, в конце концов, имеет одну-единственную задачу — показать точное время, точное состояние человеческой души, беспощадно и многократно выверенное и собственным разумом, и собственной совестью, и собственным, постепенно накапливающимся, жизненным опытом.
Как бы попроще и пообразней представить себе это, говоря о книге?
Я сказал о точном времени и о стремлении автора к этой величайшей точности времени в чувствах и разуме человека. Так вот — бывают книги, написанные точно и показывающие точное время, но при этом мы как бы видим только внешнюю сторону, циферблат часов, мы видим лишь результаты действия того душевного механизма, который совершает эту работу. А роман Канта — это те же часы, но перевернутые так, что мы видим не циферблат, не стрелки, а нутро этих душевных часов — вращение всех осей, крепление всех винтиков, сцепление всех шестеренок, колебания волоска, все, что в итоге там, с той стороны, приведет стрелки к искомому результату.
Причем, роман Канта не только сложнейший механизм по своему замыслу. Он виртуозен и по своей лексике, органически связанной с сюжетом. Здесь и речь польского военного следователя, говорящего с героем романа — немцем — на понятном тому, но при этом неправильном, немецком языке. Здесь и постепенно складывающаяся у героя — начиная с отдельных слов, с отдельных фраз — его польская речь, с которой он никак не может справиться, хотя сам постепенно все лучше понимает ее. Здесь и ломаный немецкий язык голландского нациста, и военный жаргон находящихся под следствием генералов вермахта, и оттенки речи немцев из самых разных уголков Германии, из разных социальных прослоек, сведенных в романе вместе одной-единственной общностью — тем, что все они заподозрены или обвинены в военных преступлениях.
