Нельзя ни молчать, ни оправдываться. Лучше всего отшутиться. Говорю:
— Вот именно потому, что столько всего нажил на этом свете, нелегко переселяться на тот. Там, говорят бывалые люди, все придется сызнова добывать.
Он закуривает новую сигарету, встает и начинает измерять мой кабинет широченными, энергичными шагами. Молчит, думает. А о чем думать? Все ясно, как божий день: отжил я свой срок. Случалось, затаивая дыхание, до ужаса ясно, во всех подробностях, представлял я себе ритуальное прощание: кто и как, с какими лицами, стоит у моего изголовья и изножья, кто плачет, а кто, переминаясь с ноги на ногу, отбывает повинность. Даже запах увядающих цветов, которыми обложен со всех сторон, чувствовал. Отвратительный, тошнотворный запах.
Федор Петрович бросил в пепельницу недокуренную сигарету, резко остановился, выложил все, что надумал, бегая взад-вперед:
— Это, пожалуй, правильно, что ты решил временно отойти от всяких дел. И над своей душой, как ты выразился, подумать… Но где же, как не в родном городе, проводить эту деликатнейшую операцию? — И с воодушевлением, с тем воодушевлением, какое убеждает больше, чем слова, продолжал: — Взберешься на гору, посмотришь сверху на то, что сделано за пятилетки, и твоими руками тоже, повстречаешься с друзьями — и не только забудешь про свою хворобу, но и избавишься от нее. Родные гнезда здорово лечат. Вот так, мил человек.
Благородная роль в благородной игре. Утешал, ободрял словами, а в глазах печальное безверие и тоска.
— Когда надо выезжать? — спросил я.
— Никаких «надо» для тебя пока не существует. Когда хочешь, тогда и двигай. И не вздумай в первый же день очертя голову бросаться в работу. Гуляй себе на здоровье и ни о чем, кроме собственной души, не думай.
— Ладно, там видно будет. Пожалуй, э т о т вариант самый лучший. Еду! Завтра. Живы те, кто борется.
Обменялись взглядами, в которых сквозило недосказанное, стыдливо, угнетенно помолчали. Наступила тягостная минута, минута расставания.
— Ты все сказал? — вдруг спросил Федор Петрович. — Мне показалось… вроде бы ты что-то утаиваешь.
Застигнутый врасплох, я вынужден был сказать:
— Не всякую болячку следует показывать даже друзьям. У человека порой бывают такие тайны, которые разглашать и стыдно, и унизительно, и больно, и, наконец, безнравственно.
— Вообще-то я согласен с тобой, но в данном случае… в такой ситуации…
— Не надо, Петрович, не допытывайся!
— Все! Умолкаю. Значит, завтра решил ехать?
