Но первые же допросы показали Щуплякову, что дело это не такое простое, и с наскока его не осилить. Может, действительно, никто не видел и не слышал, а может быть, кто-то видел или слышал, но вряд ли скажет об этом, потому что все знали, и кто такой Осевкин, и как он завладел деревообрабатывающим комбинатом, и как относится к работникам ФУКа. Более того, всем известно о его жестокости, идущей от его же бандитского прошлого, жадности и маниакальной подозрительности.
Обо всем об этом Олег Михайлович был информирован во всех подробностях. Тем более что все это лежало на поверхности, имело свои основания и причины: Осевкин довел людей до ручки, не выплачивая им зарплату целых полгода, а еще штрафы за малейшую провинность, действительную или кажущуюся. Остается лишь удивляться, что дело ограничилось одними надписями. Хотя не исключено, что это лишь начало чего-то более серьезного.
Если рассуждать логически, Осевкин должен создать на комбинате определенную прослойку людей, на которую мог бы опереться при любых передрягах: начальники отделов и цехов, бригадиры, администрация, дирекция, охрана. Нет, даже сотрудников своей личной охраны он ничем не выделял из остальной массы работников. Даже самого Щуплякова. То ли это была откровенная дурь, то ли необъяснимая самонадеянность.
— Лично я теряю больше из-за вашего разгильдяйства, вашей лени и безответственности! Из-за вашей совковости! — орал он, едва возникал какой-нибудь конфликт. — Я теряю сотни тысяч, вы лишь сотую часть этой суммы. Что заработали, то и получайте!
Только потом, спустя несколько месяцев работы, Щупляков догадался, что дело не в деньгах как таковых, а в почти маниакальном желании иметь над людьми неограниченную власть, получать удовольствие при виде того, как унижается перед тобой, парализованный страхом и безысходностью человек. В таких случаях Осевкин может даже сменить гнев на милость, пойти навстречу, чтобы выжать из человека все, что можно, и выбросить его за ворота. Особенно Осевкин распоясался после того, как скупил в городе все крупные магазины, торгующие продуктами, и стал давать продукты первой необходимости в долг работникам своего ФУКа. Вскоре больше половины из них задолжали ему по две, а то и три-четыре месячных зарплаты. А в планах Осевкина значилась в ближайшие год-два скупка всех «хрущеб» и двух детских садиков, чем он мог еще больше закрепостить людей, а в дальнейшем — и весь город. Вряд ли местная верхушка, как бы она и ни была зависима от Осевкина, согласилась бы с таким поворотом дела. И кое-кто не соглашался. И даже протестовал. Но прошло немного времени — и в тихом Угорске стали пропадать люди. И самым странным образом: вышел человек из дому то ли на работу, то ли еще по какому-нибудь делу — и не вернулся. И никто ничего не видел, ничего не слышал. Один пропал, другой, третий. И не какие-то там обыкновенные люди: слесаря, токаря и прочие, а довольно известные в городе личности: бывший депутат бывшего горсовета, а потом депутат городской думы, адвокат, начальник райотдела милиции, редактор местной газетенки, кто-то еще. Прошел слушок, что пропадают люди, которые или не воздержаны на язык, или открыто проявляют недовольство новыми порядками. И люди стали чураться друг друга, с подозрением воспринимать даже самые безобидные шутки и анекдоты, если в них чудился хотя бы намек на здешние обстоятельства.
