Все поднялись, испытывая явное облегчение, что дело наконец-то благополучно завершилось, и двинулись, соблюдая субординацию, в соседний зал, а там уж и столы накрыты, и чего только на них бог генерал-майора Колобкова ни послал: и черную икру, и красную, и всякие холодные закуски, и коньяки самые что ни есть дорогие, и виски, и водки разных сортов, и вина. И всем стало ясно, что если бы Колобкова не избрали, все было бы обставлено значительно скромнее.
Когда расселись, Колобков, без малейшего смущения взяв на себя роль главнокомандующего, от имени Комитета поднес Сергею Петровичу «адрес» в красной папке с поздравлениями, с автографами, фотографию всего Комитета в рамке и под стеклом; потом дорогую саблю с позолотой и разноцветными каменьями на эфесе и ножнах, и тоже с дарственной надписью; кинжал с рукоятью из чистого серебра, тоже потянувший на кругленькую сумму. А потом уж посыпались и чьи-то мемуары, и даже стихи, и что-то еще и еще. И опять же: не избрали бы Колобкова, наверняка такой сабли и такого кинжала не было бы. Потому что в прошлом году, когда отмечали юбилей Семибратова, подарки были значительно скромнее.
Едва выпили по первой за здоровье новорожденного, подали жареного поросенка с гречневой кашей, обложенного зеленью. Разделались с поросенком — вот тебе осетр метровой длины на огромном же блюде. И молодежь с восторгом произносит тосты за именинника, за Комитет, за все хорошее, и смотрит Чебаков на эту молодежь и всех остальных, пригубливает, потому что пить-то ему категорически нельзя, и понять не может, что сегодня празднуют: его юбилей или победу Колобкова.
Сергея Петровича отвлек от невеселых мыслей поднявшийся престарелый генерал-лейтенант Темниковский, постучал вилкой по бутылке и заявил, что имеет желание прочитать собственные стихи, посвященные юбиляру.
В зале стихло, и в этой тишине зазвучал торжественный голос признанного среди генералов поэта:
В годину трудную для нашей для отчизны
Ты грудью встал, чтоб защитить наш дом,
И голос твой среди всеобщей тризны
Звучал набатом, что мы в нем живем.
Трудно было понять, кому посвящены эти стихи, потому что лишь немногие эпизоды биографии юбиляра совпадали с героическими деяниями героя стихотворения, претендующего на нечто эпическое. Через несколько минут неблагодарные слушатели принялись откровенно зевать, иные так стали разливать по рюмкам все, что попадалось под руку, а кое-кто начал хлопать, давая понять автору, что пора закругляться. И автор, растерянно оглядев стол, произнес вдруг осипшим голосом:
