Весна | страница 25

Он заиграл звонкую песню и прислушался, не взмахнут ли аисты крыльями над его головой. Но они не взмахнули. Меж тем на мост взошел один орличанин, спешивший к побитому градом полю. Качая головой, он бормотал что-то себе под нос. Услышав звуки Талеевой гуслы, он бросился к нему словно ужаленный и замахал руками:

— Ах ты неблагодарный! Пять лет мы кормим тебя словно дворового пса, а ты вон, оказывается, какой! Когда у нас сердце разрывается от страданий, ты веселишься, наигрываешь рученицу, да? Не стыдно тебе! Взгляни, у твоих ног лежат убитые птенчики, а тебе и это нипочем! Да что у тебя, сердца нет, что ли? Убирайся сейчас же с наших глаз, туда, откуда пришел! Если на рассвете ты еще будешь здесь, мы проводим тебя камнями, чтоб попомнил ты орличан!

И разгневанный старик, вырвав у слепого гуслу, что было силы хватил ею о кривую вербу.

Талей окаменел. Да так и остался сидеть, не шевелясь, до вечера, а когда над Орлицей спустилась ночь, он поднялся и начал ощупывать землю. Кусок за куском собрал он свою гуслу. Шаря по земле, он наткнулся на что-то мягкое — это был убитый градом аистенок. Слепой выпрямился, вытер рукавом глаза и пошел в поле. Отыскал свой камень, вытащил из-под него монетки, собранные за все пять лет, пересыпал их горстями в торбу и вернулся в село.

Посреди площади, где когда-то в родительскую субботу его нашла бабушка Тиша, он высыпал все, что дарили ему орличане в свои счастливые дни. В лунном свете монеты сверкнули как слезинки. Село спало глубоким сном, и слепой слышал, как время от времени вздрагивали во сне сломанные крылья Орлицы. Гуслар покинул ее с тяжело раненным сердцем, и один, без гуслы в руках, исчез во мраке, откуда пришел пять лет назад.

Перевод Е. Яхниной.

На улице разыгралась вьюга. Она замела снегом мирно спавшее село, завывая, словно одинокий пес, тоскливо и протяжно. Под ее ударами трещали ветви деревьев.

— А ну-ка, вставай да ступай себе! Полночь миновала. Тут тебе не постоялый двор. Ишь расселся у печки! Развалился, словно барин, и в голову ему не придет, что давно пора восвояси.

— Погоди, Пешо, позволь еще посидеть, пока руки согреются. Продрог я.

Дедушка Божил протянул свои старческие руки к раскрытой печке, в которой угли уже прогорели и оставалась только кучка теплой золы. Он дрожал всем телом.

Пешо приоткрыл дверь корчмы.

— Ух ты, ну и вьюга! Так и сыплет. Сугробы наметет — в человеческий рост. А в твоем дворе, дед Божил, этой ночью, пожалуй, волки в чехарду играть будут — ведь у тебя и плетня порядочного нету. Как увидишь их, хватай головню и выходи навстречу. Не бойся, волки от огня бегут, как черт от ладана.